Рассказ был простодушный, плохо склеенный; выдумывать она не умела, все – чистый документ. Я просидела с ней час после уроков, расспрашивая. Устроились хорошо: бабушка занялась привычным вудуизмом, мама стирает по людям, бойфренд уже купил мерседес, и мы не хотим знать, как это вышло, хотя и догадываемся; сама же девочка попала в какую-то государственную университетскую программу и вот взяла курс художественного письма; набирает необходимые баллы.

Девочка сгребала свои листочки в кучку, и руки ее дрожали; я сгребала свои, и руки у меня дрожали тоже. Она не понимала, почему пятерка, и пришла узнать; моя задача была скрыть от нее причину этой пятерки, – да боже мой, да я хоть десять тебе пятерок накидаю, я же нечестный русский человек; набирай свои баллы, солнечное ты, невинное существо, не держащее зла на своих мучителей! Ах, какие у меня весы! А какой отвес!

Я врала вдохновенно (да, умею!), и она поверила, что у нее там какая-то значительность в композиции, и хорошо проработанные детали, и прекрасное начало, и еще лучшее окончание рассказа; можно, конечно, и вот тут улучшить, и еще вот это переделать, но ты же понимаешь, что нет предела совершенству, и есть писатели, которые вообще переписывают свои романы по шесть раз, не поверишь.

Я вошла во вкус и перестала церемониться со студентами. Ходила с портативным рогом изобилия и сыпала из него роскошными отметками, щедро одаряя всякого, в ком чувствовала хоть малейшую мечту, малейшую робость перед жизненной тьмой, – салют, братья! – малейшее желание встать на цыпочки и заглянуть через изгородь. Злым дуракам поставила двойки, добрым дуракам – четверки. Одних прогульщиков простила, а других нет, по тайной прихоти. Когда в конце семестра пришли студенческие оценки из деканата – выбросила пакет не читая. Ухожу!

Прощай, север, и снега, и скалы, и сказочные деревянные домики, и голубые далекие горы, за которыми уже Канада, и друзья, – ведь вы у меня были, ведь я вас любила, но теперь ваш черед стать прозрачными медузами, теперь через вас будут пролетать светлячки и преломляться звездный свет.

Я вернулась в свой Принстон, который был не Принстон, а так; Нильсен уже съехал. Я вошла в дом, прошлась по комнатам. Ужас объял меня.

Все, что можно было сломать, было сломано, все, что можно испортить, – испорчено. Это были не случайные повреждения, не результат буйных пьянок, простительных для молодого человека, нет; это были планомерные, безумные и странные разрушения. Словно бы в доме жил червь, или большое членистоногое, или какой-то моллюск, и в непонятных мне стадиях своего жизненного цикла он то метал кучками икру, то прыскал на стены из своего чернильного мешка, то, высоко под потолком, откладывал яйцо, то замирал на недельку, окукливался, а после с хрустом ломал хитиновый кокон и выползал в новом обличье, может быть, испытывая сильную нужду в проползании.

В стенных перегородках он вырезал круглые дырки размером с десертную тарелку: можно было просунуть голову, и не то что детская, а и взрослая пролезла бы; в каждой стене была дырка на уровне человеческого лица. Деревянные рамы, гордость Дэвида, были погублены глубокими надрезами, словно у Нильсена внезапно вырастала шестипалая лапа с костяными когтями и он точил ее о нежный под-оконник. Найдя противомоскитную сетку на окне или двери, Нильсен любил надрезать ее, чтобы она висела, как оборванная паутина. Возможно, он спал на ней; возможно, висел головой вниз.

Ванну он долбил молотком и стамеской, но только левый ближний угол. Ванна была чугунной, и он пробивался к чугуну через эмаль. Другие углы ему не показались съедобными.

В подвале под потолком были расположены вентиляционные трубы, по ним шел горячий воздух, обогревавший дом; но больше они там не были расположены: Нильсен срезал их. Он вырезал три погонных ярда труб в разных местах, по известному ему одному плану. Человеческий мозг не мог разгадать этого плана; не веря своим глазам, не веря себе, я притащила в дом американского сертифицированного строителя: что это? что это? объясните мне!

– Holy shit… – прошептал сертифицированный строитель, вобрав голову в плечи. В американских трэшевых фильмах про далекую планету, зараженную какими-то мелкими тираннозаврами, вот так земляне стоят и смотрят, не зная, что предпринять, а тут сзади на них прыг! – прыгает нечто в слизи и паутине и уносит в зубах не шибко красивую девушку, про которую с самого начала было понятно, что ее быстро расчленят и съедят, предварительно запутав во что-то липкое.

Конечно, в доме было грязно, но какая разница. Ведь понятно теперь, что стерильность была ему нужна только для того, чтобы сподручнее было напускать порчу; именно стерильность, а не чистота: если ты посланец ада, если ты строишь пентакль, тебе необходимо зачистить помещение от всех теней, всех ларов и пенатов, домовых и подвальных; тут-то и приходят со своими фумигаторами наемные бесы – Жук и Курочка, трансвеститы, вступившие в брак, но фамилиями не обменявшиеся; я могла бы догадаться и раньше, видя, как Жук расставляет рюмки: поперек людских законов.

Еще в саду были вырваны кусты, розы он обкорнал до лыжных палок, и на границе с соседями наблюдались следы какого-то невнятного разворошения почвы. В почтовом ящике было два письма. В первом, месячной давности, Нильсен сообщал, что он съехал, и требовал вернуть сумму залога: полторы тысячи долларов. Во втором сообщал, что поскольку я залог не вернула и не отвечаю, то он подает на меня в суд за нанесение ущерба. На меня. Он.

* * *

Да, девушка, вот такой финал: стоишь ты себе одна-одинешенька посреди американского континента, без гроша в кармане, и какое-то психованное членистоногое подает на тебя в суд. Вы пробовали когда-нибудь что-нибудь понять про, скажем, поведение головоногих моллюсков? Вот, пишут: «Четвертая левая рука у самцов отличается по своему строению и служит для целей оплодотворения». Стало понятней? А ведь научный факт.

Нашла в «Желтых страницах» адреса принстонских юристов. Поехала в офис. Выбрала себе одного с фамилией, обещавшей особо цепкое крючкотворство. Изложила проблему.

– А почему вы не держали залог на специальном банковском счету, как это предписано законодательством? – поинтересовался юрист.

– Пожадничала, деньги нужны были.

– Вот. А теперь он формально имеет право потребовать с вас не только этот залог, но и штраф – думаю, три тысячи. А я беру двести долларов в час.

– Ну и что будем делать?

– Я с наслаждением возьмусь за это дело, – засверкал глазами крючкотвор. – Думаю, нас ждет очень интересная битва в суде.

Американский суд проходит не так, как в кино, а несколько иначе. Как на мой непрофессиональный взгляд, можно было бы управиться за час и разойтись. Но ведь каждый час – это двести долларов моему юристу и столько же, наверно, Нильсенову. Так что оба юриста – действительно с наслаждением – затягивают время. Вот наш черед задавать Нильсену вопросы. Вот мой-то встает с места не спеша, с особой ленцой прохаживается, как бы раздумывая, потом ме-е-ед-ленно поворачивается на каблуках, ме-е-едленно спрашивает: