Собственно, именно эту систему я и считаю возможным назвать не рыночной экономикой, а скорее «рыночной не-экономикой»: странным симбиозом государственного/административного и частного/рыночного хозяйств, в котором за сугубо экономическими внешними проявлениями (биржами, банками, активным товарным обменом, развитым частным сервисом, достаточно либеральной сферой внешней торговли и т. д.) скрывается огромный нерыночный сектор, подчиняющийся совершенно иным закономерностям и принципам регулирования. В этой «не-экономике» исходным источником денег выступают не созданные трудом людей природные ресурсы — а точнее, рента, извлекаемая из их добычи и реализации; главные цели их использования — обогащение правящего класса, а также обеспечение апатии и относительной удовлетворенности масс (стабильность) и готовности защитить систему от внешних и внутренних вызовов (безопасность). Не-экономика воспринимает в качестве основных форм богатства ресурсы и территорию, практически не признавая в качестве таковых человеческий капитал и интеллект; она не предъявляет существенного спроса на инновации и постоянно проявляет стремление закрыться от внешнего мира. Собственно, эта система и указывает на несовременность России: вместо строительства общества, основанного на экономике знаний, мы стремительно возвращаемся в классический феодализм, основанный на сборе и перераспределении ренты.

При этом следует отметить одно важное обстоятельство, радикально отличающее российскую экономику от римской: сегодня государственный и нерыночный сектор связаны между собой намного более тесно, чем две тысячи лет назад, — и механизм их связанности определяет самую характерную черту российской экономической модели, которая в современных странах показалась бы многим аномалией, но которая на деле выступает основным элементом построенной в России системы и воплощает глубинный смысл ее существования.

Россия всегда была обществом, в котором коррупция считалась если не нормой, то явлением ни в коей мере не экстраординарным. Знаменитый ответ Н. Карамзина на вопрос жившего в Европе соотечественника о том, что происходит в России, — «Воруют!»[228] — был практически в равной степени применим на протяжении столетий, с того самого времени, как в стране чиновничество оформилось как влиятельный социальный класс (а большинство историков относят это к началу XVIII века[229]). И. Бродский прекрасно выразил отношение россиян к казнокрадам, сводящееся к формуле «Ворюга мне милей, чем кровопийца!»[230], — и оно сохраняется сегодня практически неизменным. Конечно, масштабы коррупции то сокращались, то росли — но практически все исследователи России сходятся в том, что ныне достигнут апофеоз в масштабах и формах расхищения общественного достояния и бюджетных средств[231]. Россию все чаще называют законченной клептократией[232]; речь даже не идет о ставшем классическим понятии «кумовской капитализм»[233], которое предполагает в своей основе капиталистическую экономику, искаженную местничеством и кумовством. Россия представляется государством, где коррупция стала принципом жизни, который определяет все ее стороны, лишь изредка «искажаясь» по причине присутствия некоторых капиталистических элементов.

На мой взгляд, это совершенно правильное наблюдение, и не стоит пытаться его опровергнуть. При этом мне кажется, что для правильного понимания происходящего нужно, во-первых, четко определить имеющийся феномен; во-вторых, проанализировать, чем именно он порожден, и, в-третьих, попытаться понять, чем вызваны поистине беспрецедентные его масштабы (Д. Медведев говорил о потере 1 трлн руб. только при госзакупках, что составляло в то время около 12 % всех выделяемых сумм[234]), средний размер взятки в 2016 году, по данным МВД, вырос на 75 % — до 328 тыс. руб.[235], а оценки общего коррупционного дохода достигают порой 25–48 % от официальных значений отечественного ВВП[236].

Начнем с определения. Когда говорят о том, что страна коррумпирована, предполагается, что в ней распространена практика дачи взяток и выборочного (не)соблюдения законов и правил в обмен на материальное вознаграждение[237]. Как правило, практически все исследователи различают два вида коррупции — «бытовую» и «верхушечную» (к первой относятся взятки дорожным полицейским, учителям, мелким местным чиновникам и т. д.; ко второй — разного рода нелегальные схемы, в которые вовлечены чиновники высшего уровня: депутаты, министры, руководители госкомпаний). Однако в обоих случаях речь идет прежде всего о нарушении законов, за которое и предлагается коррупционный доход.

Специфика России определяет, на мой взгляд, невозможность применения подобной классификации. В нашей стране следует разделять взяточничество (bribery) и коррупцию (corruption), которые представляют собой совершенно разные феномены. Взяточничество, распространенное на всех этажах бюрократической иерархии, обеспечивает чиновников доходами за оформление документов, выдачу разрешений и лицензий, закрывание глаз на разного рода мелкие нарушения. Разумеется, к этой же категории относятся все «платные услуги», предоставляемые частным лицам, — от помощи в устройстве на учебу или работу до неформального решения проблемы дорожных нарушений. Речь во всех этих случаях может идти как о прямом нарушении закона, так и об ускоренном совершении того или иного бюрократического действия. В любом случае мы имеем дело со взаимодействием власти и гражданина/предпринимателя. Коррупция, связанная с действиями высших чиновников, вплоть до руководителей государства, обеспечивает относительно легальное присвоение огромных средств, в основном через бюджет или финансовые потоки госкорпораций. Российское законодательство прямо поощряет коррупцию в выстраивании системы контроля за бюджетными потоками, организации закупок и распределении госконтрактов, не говоря уже о деятельности госкорпораций. Венчает эту систему отказ Государственной думы от криминализации незаконного обогащения как «значительного увеличения активов публичного должностного лица, превышающего его законные доходы, которое оно не может разумным образом обосновать»[238]. В результате возникает как раз та конвертация власти в бизнес и деньги, о которой говорилось в предыдущей главе. Чиновник может организовывать коммерческие компании в сфере, которую контролирует, регистрировать их даже не на знакомых, а на родственников и открывать перед ними легальные возможности заработка (кейсы бывшего мэра Москвы Ю. Лужкова и его жены; генерального прокурора Ю. Чайки и его сыновей-бизнесменов; министра сельского хозяйства А. Ткачёва и его самых больших в Европе латифундий известны всем). Судебная система также является важным инструментом для такого масштабного перераспределения: можно вспомнить, как «Юганскнефтегаз» был подвергнут многомиллиардному штрафу в пользу налоговой службы, который так и не смогли оспорить юристы ЮКОСа, но который довольно легко отменили юристы «Роснефти» после того, как власти завершили необходимую им операцию по отчуждению основного актива у опальной компании. Иначе говоря, речь идет о том, что основная часть коррупционных по сути схем настолько идеально встроена в России в существующую юридическую систему, что является полностью легальной[239].