— Сантехник.

— Хорошая работа, — одобрил Пафнутьев, занося данные в протокол.

— Это чем же она вам так понравилась?

— Ну, как... Во-первых, очень нужная. Без сантехника жизнь в городе остановится через три дня.

— Это уж точно.

— Заработать опять же можно, правильно?

— Бывает, — Самохин пожал плечами.

— На нескольких работах можно устроиться, частной деятельностью заняться... И потом надо быть мастером в своем деле. Все эти винтики, краники, прокладочки, все этичервяные передачи... А сейчас у людей появилась испанская сантехника, итальянская... Темный лес!

— Это уж точно, — Самохину, видимо, понравилось, что о его работе отзываются так уважительно, с таким знанием дела. — А вы что же, сантехником работали?

— Почему работал? возмутился Пафнутьев. — Я и сейчас работаю. Каждый день что-нибудь ломается то в квартире, то здесь, в прокуратуре... Не звать же вашего брата... Разорите!

— Это уж точно! — усмехнулся Самохин.

— Документы при себе есть? — неожиданно спросил Пафнутьев.

— Что? — Самохин не мог так быстро переключаться с одной темы на другую.А, документы... Не знаю, — он поднял скованные наручниками руки и снова уронил их на колени.

— Что ж, мужик ты свирепый, боюсь я тебя, снимать наручники погожу...Пафнутьев вышел из-за стола и приблизился к Самохину. — Обшарить тебя надо...

— Если надо — обшарьте. Только денег при мне нет.

— Перебьюсь, — ответил Пафнутьев и, пробежав пальцами по карманам, извлек удостоверение, затертое, залитое чем-то жирным и липким, что, тем не менее, подтверждало его подлинность. Была там и фотография владельца. Торжественный, при галстуке, в белой рубашке, но самое главное — Самохин. И тут же были указаны его фамилия, имя, отчество. Пафнутьев убедился, что тот не соврал. — Где работаешь, господин Самохин?

— Ладно, начальник... Допрашивать — допрашивай, а чего обзываться? Не надо меня оскорблять.

— Как же это я тебя оскорбил? — удивился Пафнутьев.

— Какой я тебе господин? Издеваетесь?

— А как же тебя называть?

— Товарищем называйте, гражданином... Можно и Мишей, — Самохин улыбнулся.

— Ладно, — согласился Пафнутьев. — А мама тебя как в детстве звала?

— Да ну, — застеснялся Самохин, — Мих-Мих... Так она звала, царство ей небесное.

— Где работаешь, Мих-Мих?

— Семнадцатое домоуправление.

— Кем?

— Говорил же, сантехником.

— Ребенка там спер?

— Нет. Какие дети в домоуправлении? Там другого добра навалом.

— А где?

— Сколько мне светит?

— Сколько... — Пафнутьев подумал, посмотрел в окно, пожевал губами. — Года три — это точно. А если у тебя еще и слава дурная, то все пять.

— Это что такое — дурная слава?

— Раньше сидел?

— Сидел.

— Значит, слава у тебя дурная. Готовься пять лет отсиживать.

— Многовато...

— Согласен. Но тут от меня уж ничего не зависит.

— Зависит, — упрямо повторил Самохин. — Все от тебя зависит. Не надо мне мозги пудрить. Может, договоримся, а?

— Согласен, — ответил Пафнутьев, не задумываясь ни на секунду. — Готов поторговаться. Что ты предлагаешь?

— Я отвечаю на все ваши вопросы, а вы отпускаете меня на все четыре стороны, — твердо заявил Самохин. — По рукам?

— По ногам, — ответил Пафнутьев и набрал номер Шаланды. Тот оказался на месте. Что-то странное происходило последнее время с Шаландой — он не торопился домой, никуда не торопился, стараясь подольше задерживаться в кабинете.Пафнутьев беспокоит!

— Чем могу? — сдержанно произнес Шаланда.

— Ты в самом деле чем-то можешь?

— Не понял? — обиделся Шаланда.

— Слушай меня, Шаланда... По твоей службе не было сообщения о пропаже ребенка?

— Какого ребенка? — не понял Шаланда.

— Двуногого. И руки у него тоже две. Два уха, два глаза... Ну, было сообщение?

— Сколько лет ребенку?

— Года нет. Похоже, ему и месяца нет.

— Совсем крошка? — заулыбался Шаланда, но тут же опять сделался серьезным. — Не было.

— Но мимо тебя такие вещи не проходят?

— Никогда!

— Рад был слышать тебя, Шаланда! — и Пафнутьев положил трубку. Но тут же снова поднял ее и набрал номер телевизионных новостей. Был у них там верный человек, который иногда брал на себя смелость посылать в эфир сообщения, позарез необходимые Пафнутьеву. Иногда это были рискованные сообщения, иногда откровенно провокационные, но каждый раз за ними стояли интересы очередного расследования. Валентин Фырнин когда-то работал в Москве, но времена изменились. В журналистике понадобились другие люди — шустрые, наглые, без всяких там угрызений, сомнений, колебаний. И Фырнин оказался не ко двору.

Выгнали Фырнина из редакции. Пафнутьев перетащил его в свой город, запихнул на телевидение и получил надежного соратника и собутыльника.

Тайный агент Пафнутьева оказался на месте. Он и не мог не оказаться, поскольку через полчаса должны были выйти новости.

— Валя? — вкрадчиво спросил Пафнутьев. — Здравствуй, дорогой. Паша тебя беспокоит.

— Какой Паша? — не сразу сообразил тот.

— А их у тебя много, Паш?

— Все! Врубился! Записываю!

— Записывай... Полчаса назад возле центрального универмага задержан некий Самохин Михаил Михайлович, который продавал девочку, не имея на это соответствующей лицензии.

— А что, на это дают лицензию? — ошалело спросил Фырнин.

— Нет, — ответил Пафнутьев. — Не дают. Поэтому у него и не было такой лицензии. Продолжаю... Родители, у которых был похищен ребенок, могут обратиться на телевидение по телефону... Номер сам назови, который считаешь нужным.

— Сколько же он просил за девочку?

— Он заломил кошмарную цену... Три бутылки водки.

— Надо же, жлоб какой! — пробормотал Фырнин. — Записал. Дальше?

— В настоящее время продолжается допрос задержанного в городской прокуратуре. Получены первые чистосердечные показания. Задержанный вины своей не отрицает, однако же и не раскаивается.

— Раскаиваюсь! — подал голос Самохин.

— Валя... Исправь последние слова. Он уже раскаивается и заверяет правосудие, что воровать девочек больше не будет.

— Кстати, а сколько красавице?

— Думаю, меньше месяца...