Чирилло поспешил прийти на зов. Он считал, что Луиза уехала; но, выслушав простодушный рассказ Микеле, который привез ее обратно, понял все.

Мы уже говорили о том, что добрый доктор испытывал к Луизе отеческую нежность. Он нашел у нее все симптомы воспаления мозга, и, не задавая вопросов, которые могли бы только усилить нравственные страдания пациентки, занялся излечением ее физического недуга.

Слишком искусный, чтобы не справиться с известной ему болезнью, к тому же распознанной в самом начале, он повел с ней энергичную борьбу, и к концу третьих суток Луиза была если не вполне исцелена, то, по крайней мере, вне опасности.

На четвертый день дверь отворилась и в комнату вошла особа, при виде которой Луиза радостно вскрикнула и протянула к ней руки. Это была ее задушевная подруга, герцогиня Фуско. Как и предсказывал кавалер Сан Феличе, после отъезда королевы опальная герцогиня вернулась в Неаполь. За несколько минут она уже успела разузнать обо всех событиях. В течение трех месяцев Луиза была вынуждена скрывать все в своем сердце. За четыре последних дня оно настолько переполнилось, что, вопреки максиме одного великого моралиста, будто мужчины лучше хранят чужие тайны, а женщины — свои, через четверть часа у Луизы уже не было секретов от подруги.

Нет нужды говорить, что дверь, соединяющая их покои, открывалась как никогда часто и что в любой час дня и ночи Луиза имела доступ в заветную комнату.

В тот день, когда Луиза встала с постели, она получила еще одно послание из Портичи. Джованнина видела, с каким волнением ее госпожа взяла письмо. Она ждала, что скажет Луиза после его прочтения. Если бы в этом письме было упоминание о предыдущем и Луиза о нем спросила, Джованнина поискала бы письмо и вернула его нераспечатанным, объяснив свою забывчивость хлопотами, вызванными болезнью госпожи. Однако если Луиза его не потребует, то Джованнина сохранит письмо на всякий случай, в помощь тому мрачному замыслу, который еще не созрел, но зерно которого уже зародилось в ее мозгу.

События между тем шли своим чередом. Они известны: мы уже подробно рассказали о них. Герцогиня Фуско, принадлежавшая к партии патриотов, возобновила свои приемы и принимала в своем салоне всех выдающихся патриотов-мужчин и знаменитых женщин. В числе последних была Элеонора Фонсека Пиментель, с которой нам вскоре предстоит встретиться; женственная душой, она обладала мужеством мужчины и принимала участие в политических делах своей родины.

Эти политические события приобрели сейчас для Луизы, которая до сего времени никогда ими не интересовалась, первостепенное значение. Так что, сколь хорошо ни были осведомлены завсегдатаи салона герцогини Фуско, существовало одно обстоятельство, о котором Луиза была осведомлена лучше всех: о приближении французов к Неаполю. И действительно, каждые три или четыре дня она получала письма от Сальвато и из них точно узнавала, где находятся республиканцы.

Она получила также два письма от кавалера Сан Феличе. В первом, сообщая о своем благополучном прибытии в порт Палермо, он выражал сожаление, что бурное море помешало ему взять ее с собой; но он ни словом не обмолвился о какой-либо иной помехе и о том, чтобы она приехала к нему. Письмо было спокойное и, как всегда, по-отечески нежное. Вероятно, кавалер не слышал последнего, отчаянного крика Луизы.

Второе послание содержало рассказ о положении двора в Палермо, подробности, которые читатель узнает впоследствии из нашего повествования. Но еще меньше, чем в первом, в этом письме выражалось желание, чтобы она покинула Неаполь. Напротив, в нем давались советы, как ей вести себя среди политических потрясений, неизбежных в ближайшее время в столице, и сообщалось, что этой же почтой дом Беккеров получит уведомление о передаче в распоряжение Луизы Сан Феличе суммы, которая ей может понадобиться.

Вскоре с письмом кавалера в руках в Дом-под-пальмой явился Андреа Беккер, которого Луиза не видела со дня его посещения Казерты.

Луиза встретила его с присущей ей спокойной доброжелательностью, поблагодарила за такую любезную обязательность, но предупредила, что, живя в полном уединении, в отсутствие мужа она решила не принимать ничьих визитов. Если случится, что ей понадобятся деньги, она сама придет в банк или пошлет за ними Микеле с распиской.

Это был отказ по всей форме. Андреа понял это и со вздохом удалился. Луиза проводила его до подъезда и сказала Джованнине, которая пришла закрыть за гостем дверь:

— Если когда-нибудь господин Андреа Беккер явится к нам и спросит меня, скажите ему, что меня нет дома.

Известна фамильярность, с какой неаполитанские слуги относятся к своим хозяевам.

— Ах, Боже мой! — воскликнула Джованнина. — Чем только такой красивый молодой человек мог прогневить госпожу?

— Он ничем меня не прогневил, — холодно ответила Луиза. — Но пока мужа нет дома, я не буду принимать никого.

Джованнина, которую не переставала терзать ревность, чуть не возразила: «За исключением господина Сальвато», — но вовремя удержалась, и двусмысленная улыбка была ее единственным ответом.

Последнее письмо, которое Луиза получила от Сальвато, было из Беневенто; помеченное 19 января, оно пришло 20-го.

Весь день 20 января Неаполь провел в тоскливом ожидании, но тоска Луизы была особенно мучительной. От Микеле она знала о грозных приготовлениях к обороне; от Сальвато ей было известно, что французский главнокомандующий поклялся взять город любой ценой.

Сальвато умолял Луизу, если будут бомбардировать Неаполь, спуститься в самые глубокие подвалы дома, чтобы найти там убежище.

Эта опасность могла возникнуть главным образом в том случае, если замок Сант'Эльмо, вопреки обещаниям, будет сражаться против французов и патриотов. Утром 21 января лихорадочное волнение охватило Неаполь. Замок Сант'Эльмо, как мы помним, поднял трехцветное знамя; итак, он сдержал обещание и выступил на стороне патриотов и французов.

Луиза почувствовала радость, но не за патриотов и не за французов — у нее никогда не было никаких политических предпочтений, — однако ей казалось, что эта поддержка, оказанная французам и патриотам, уменьшит опасность, грозящую ее возлюбленному, ибо, будучи патриотом в душе, Сальвато стал французом по убеждению.

В тот же день к ней пришел Микеле. Один из народных вождей, решившийся бороться до конца задело, не вполне ему понятное, он, тем не менее, был предан ему всей душой: то было дело его среды, к тому же он был захвачен общим вихрем. Микеле пришел проститься с Луизой на случай несчастья и поручить ее заботам свою мать.

Луиза горько плакала, прощаясь со своим молочным братом, но оплакивала не только Микеле: добрую половину слез она пролила, страшась опасностей, которые подстерегали Сальвато.

Микеле, сам то плача, то смеясь и относя все слезы Луизы на свой счет, старался успокоить ее в отношении своей судьбы, напомнив ей предсказание Нанно. Ведь, по словам албанской колдуньи, Микеле должен был умереть полковником и на виселице. А он всего лишь капитан, и если ему и угрожает гибель, то от ножа или пули, но никак не от веревки.