Гибралтар эскадра прошла засветло, подвергаясь большей опасности, чем при переходе на Север. Маневрирование кораблей не всегда было грамотным, иногда только случай помогал избегать столкновений между своими кораблями.

Все вздохнули с облегчением, когда Сеута осталась за кормой и эскадра вошла в Средиземное море.

13 октября 1936 г. крейсеры и эсминцы направились в Картахену, а линкор «Хайме I» – в Альмерию.

Личный состав и механизмы нуждались хотя бы в кратковременной стоянке в базе.

Так закончился смелый по своему замыслу, но не обоснованный с военной точки зрения переход республиканского флота на Север и обратно.

Сведения с фронтов в день прибытия кораблей в Картахену были неутешительные – африканские войска мятежников, двигавшиеся к Мадриду, находились на расстоянии 50 километров от столицы.

Доложив о положении на Севере, я просил разрешения у М. И. Розенберга и В. Е. Горева при первой возможности вернуться обратно.

В Мадриде моряку делать было нечего. После первого перелета через территорию Франко теперь это уже не казалось таким опасным. Ожидая оказий, я продолжал знакомиться с обстановкой на море, изучал испанский язык и по вечерам беседовал с нашими журналистами, лучше всех знакомыми с обстановкой на фронтах и в тылу. Так прошла неделя, а когда появилась возможность вылететь на самолете в Бильбао или Сантандер, обстоятельства изменились. Меня пригласил наш посол и рассказал, что в ближайшие дни из Советского Союза должны поступать транспорты с оружием и на меня возлагается обязанность принимать их в Картахене или в другом порту. «Это приказание Москвы», – добавил он. «Как быть с поездкой на эскадру?» – спросил я Владимира Ефимовича Горева, своего непосредственного начальника по военной линии. «Вы знаете, что эскадра не сегодня завтра уйдет оттуда, а встретить первый транспорт, пожалуй, важнее», – ответил он. Так получилось, что вместо Севера мне пришлось отправиться на Юг. Как выяснилось немного позднее, первый транспорт с оружием уже грузился в Севастополе и готовился выйти в Испанию. Тогда, естественно, встал вопрос: где лучше его разгружать? Выбора не было. Единственным военным портом, защищенным с моря и с воздуха, была Картахена. К тому же там можно было рассчитывать хоть на какую-то секретность. Мой отъезд в Картахену случайно совпал с днем выхода эскадры из Кантабрийского моря в Средиземное.

На Север выбраться мне так и не удалось, но интерес к событиям на том участке фронта как на суше, так и на море у меня не пропал. Что же произошло в Кантабрике в последующие месяцы? Упорная борьба на суше и на море продолжалась, но с оставшимися в Бильбао одним эсминцем и подводной лодкой многое сделать было трудно. Морской министр Прието требовал по возможности усилить кораблями этот участок фронта. Поэтому в разное время были направлены в Бильбао, где сосредоточился республиканский флот, еще один эсминец и две подводные лодки. Одновременно принимались меры по укреплению берега батареями, ставились минные заграждения и усиливалось наблюдение за морем. Так, к весне 1937 г. в Кантабрике уже действовали два новых эсминца: «Хосе Луис Диес» и «Сискар» и один небольшой старый миноносец № 3[18]. Три подводные лодки: С-2, С-4 и С-6 сосредоточились также на Севере. Значительное число мелких кораблей и катеров было приспособлено для сторожевой службы, траления и охраны рейдов. Кроме Бильбао, Сантандера и Хихона, были осмотрены и оборудованы небольшие бухты, такие как Кастро-Урдиалес, Сантонья и Авилес, для временной стоянки кораблей и небольших транспортов.

Торпед было мало; закупленные еще в 1928 г. у итальянцев были ненадежны. Иногда выпущенные торпеды уклонялись от заданного им направления или, попадая в цель, не взрывались. Так, например, в июле 1937 г., когда в Сантандер прибыл подводник Н. П. Египко на смену И. А. Бурмистрову, командовавшему подводной лодкой С-6, чтобы лучше ознакомиться с подлодкой С-6 и обстановкой на море, они вместе вышли на позицию и, идя на рассвете в надводном положении, обнаружили крейсер «Сервера» и атаковали его, то из двух выпущенных торпед ни одна не пошла по заданному направлению. Не лучше было положение с торпедами на эсминцах, особенно после близких от кораблей взрывов бомб противника. Формуляры торпед отсутствовали. Требовалась организация пристрелочной станции и пристрелка торпед, что и было сделано в Картахене под руководством нашего советника С. Д. Солоухина[19]. Это впоследствии дало свои положительные результаты. Торпедами эсминцев 6 марта 1938 г. был потоплен в Средиземном море фашистский крейсер «Балеарес», но на Севере положение с торпедами оставалось прежним. Обстановка усложнилась еще и тем, что в мае 1937 г. профашистски настроенные командующий флотом Кантабрики Наварро и его начальник штаба на миноносцах сбежали во Францию, где были интернированы. После этого республиканскому правительству с большим трудом удалось уговорить правительство Франции возвратить эсминцы в Бильбао.

Командовать флотом в Кантабрике был назначен Валентино Фуэнтес. Как-то, будучи в эти дни в Валенсии у Прието, я узнал, что Фуэнтес срочно отправляется в Бильбао. Мне хотелось с ним увидеться до отъезда, чтобы договориться об использовании нескольких советских добровольцев, посылаемых в его распоряжение. Возвращаясь в Картахену и проезжая город Дению, мой шофер случайно обратил внимание на флотскую машину, стоявшую около гостиницы. Оказалось, дон Валентино, уже сдав эсминец «Лепанто», направлялся в Валенсию, чтобы явиться к министру и получить новое назначение. О Фуэнтесе я говорил выше и не буду повторяться. Мне хочется отметить только, в какой сложной обстановке ему пришлось работать на новом месте и какой для этого требовался сильный характер.

Мы встретились с Фуэнтесом в ресторане, и он с громкими восклицаниями: «Омбрэ! Ола, дон Николас» – пригласил меня составить ему компанию. Он был в отличном настроении. Ему импонировало назначение командующим флотом Кантабрики прямо с должности командира эсминца, где он засиделся очень долго. Я поздравил его с высоким назначением, и мы выпили за успехи. «Вива ла Република!» – громко ответил Валентино, привлекая внимание других посетителей. Мне кажется, ему в этот момент хотелось, чтобы все видели и знали, что это он, дон Валентино, едет на ответственный участок борьбы и не кем-нибудь, а командующим флотом. Когда я завел разговор относительно «компанерос русо», которые будут ему помогать, он встал, подал мне руку и, крепко пожав, начал уверять в искренности своих чувств по отношению ко всем русским, и мне кажется, в данном случае он не кривил душой[20].