Вслед за служителями Церкви в Рим начали стекаться и представители высшей знати. Только Беренгарий Фриульский предпочел остаться у себя в Вероне, не ожидая, что Сергий даже в свои последние минуты сделает какие-то распоряжения относительно него самого и императорской короны. Зато в Рим приехали после долгого перерыва тосканцы. Сергий, даже в своем состоянии, поразился тягостным изменениям, произошедшим с некогда блистательным графом Адальбертом, который теперь выглядел немногим лучше, чем он сам — граф сильно сдал, заметно облысев и поседев, и от его всегда горделивой осанки остались одни смутные воспоминания. А вот супруга его Берта было по-прежнему прекрасна, и отнюдь не утратила энергии одним своим появлением в обществе вносить конфликты и интриги. Вместе с родителями приехал их старший сын Гвидо и дочь Ирменгарда, своей красотой заставившая удивленно измениться даже самые лицемерно-постные физиономии папской свиты.

Увидев Ирменгарду, Сергий со стоном отвернулся прочь. Ирменгарда была совершенно не похожа на ту, которую он тоскливо ждал все эти дни, но слепящая глаз юность и веселость ее щебечущего голоса моментально напомнили Сергию образ его последней любви. Ему никто не говорил, почему она до сих пор не появилась в Риме, Теодору он спрашивать не хотел в любом случае, а потревожить вопросом Теофилакта не решался. Слуги помнили его первые слова, которые он произнес, когда к нему вернулись силы, и пусть с недоумением, но выполнили его приказ. Однако, Мароции не было и по сей день, взгляд папы скользил и скользил по лицам стоявших возле него, и периодически умирающего охватывало отчаяние — почему, Господи, ну почему ее нет?

Лучиком счастья для Сергия стало появления Анастасия, который прибыл из Неаполя сразу, как только узнал о горестной вести. С того дня, Анастасий практически не отходил от постели своего учителя, только в его глазах понтифик видел искреннее сострадание и заботу о себе. Однажды папа попросил всех рядом толпящихся оставить их с Анастасием наедине. После того, как просьба понтифика была исполнена, Сергий, залившись слезами, поверг Анастасия в трепет:

— В последние дни свои откроюсь тебе, что ты сын мой, сын родной и единственный, и я прошу тебя, молись за меня, твоего грешного родителя. Храни в тайне сие и да не лишат тебя Небеса своего благоволения!

Время, казалось, остановилось в покоях римского епископа. Дни шли за днем, и очень скоро папа потерял счет часам и суткам. Ничего удивительного, все эти дни окна его комнаты были закрыты занавесками, чтобы, по слова лекарей, не усугублять болезнь легких, однако навряд ли постоянно чадящие факелы были легким папы более полезны, чем свежий римский воздух. Зато теперь в комнате умирающего царил вечный полумрак, не добавляющий оптимизма ни самому больному, ни всем тем, кто рядом с ним находился.

К исходу первой недели апреля состояние понтифика снова ухудшилось. Временами папа теперь впадал в кошмарные сны, где память извлекала и напоминала ему самые яркие эпизоды его завершающейся жизни. Сергий между тем понимал и отличал свое состояние и, наблюдая мелькавшие в его сознании фрагменты прошлого, опять же настойчиво просил того, в чьих руках была его жизнь, показать ее, ее, хотя бы на мгновение. Он спокойно и равнодушно вынес созерцание всех постыдных своих деяний, коих было, естественно, немало, в том числе, и в первую очередь, страшный Трупный синод, но каждый раз он ждал, что разум его сжалится над ним и перенесет его в сад Латерана, в жаркое лето четырехлетней давности, туда, где встретит его она.

Тем временем, пока Сергий боролся со смертью, высшие сановники Церкви и света, разумеется, не могли не начать схватку за освобождаемый трон Апостола Петра. 11 апреля архиепископ Равенны решился напрямую обратиться к умирающему. Встав возле него и заслонив собой ему весь свет, Иоанн заговорил:

— Ваше Святейшество, Святая кафолическая церковь денно и нощно молится за ваше исцеление и продолжение дел ваших, которые принесли немалую славу и пользу Церкви, Италии и Риму! Но ваше состояние внушает всем нам серьезные опасения и мы, заранее униженно прося прощения у вас, осмеливаемся узнать, не будет ли с вашей стороны каких-либо распоряжений относительно выбора преемника вашего?

Сергий внимательно оглядел Иоанна, припоминая подробности своего вынужденного пребывания в Равенне, и очень медленно и тихо ответил:

— Благодарю Церковь и Рим за заботу о рабе рабов вашем! Мне нечего желать, кроме того, чтобы выборы нового епископа Рима прошли бы в соответствии с законами, установленными Апостолом Петром и предками нашими. И да изберет народ Рима наидостойнейшего!

Иоанн не сдавался.

— Конечно, избрание главы христианского мира должно проходить в соответствии с традициями и законами Церкви и никак иначе. Однако выборы преемника Святого Петра в последние годы осуществлялись с нарушениями этих самых законов и приводили к смятениям в Риме и по всей Италии, к пролитию крови христиан. Руководствуясь этим и почитая вас, кафолическая церковь хочет узнать о ваших предпочтениях, ибо устами Вашими с нами сейчас по-прежнему говорит сам Господь и Апостол Его! Дайте же пастве своей ориентиры политические и …. нравственные!

— Церковь хочет знать мои предпочтения? Услышьте же их, люди!

Сергий возвысил голос, и присутствующие в покоях тотчас же приблизились к нему.

— Благословляю любого, кого выберет Рим и Италия…. Но только не Джованни да Тоссиньяно, — выдохнул Сергий.

Иоанн резко выпрямился и, едва сдерживая эмоции, поспешил прочь. За ним последовала Теодора. Их обоих нескрываемо злорадной улыбкой провожала Берта Тосканская и ее приближенные. Надо ли говорить, что супруга Адальберта сделала все возможное, чтобы все, кто в эту минуту находился в покоях папы, запомнили предсмертные слова папы и распространили их далее?

Между тем Сергий вновь впал в беспамятство. Все пространство перед его глазами окутало уже знакомое ему, едва пронизываемое слабыми зарницами, черное облако, обещающее новые галлюцинации. Сергий вглядывался в облако и удивлялся природе его происхождения и мрачной густоте его структуры. Внезапно облако рассеялось, и Сергий увидел подле своего ложа двенадцать человек в папских одеждах и с тиарами на голове. Сначала понтифик принял их за двенадцать апостолов, однако, вглядевшись в их лица, он узнал в них своих двенадцать предшественников, свидетелем возвышения которых он был.

Сергий переводил взгляд с одного епископа на другого. Покойный папа Иоанн Восьмой смотрел на него с осуждающей грустью, Иоанн Девятый шептал молитву за него, совсем близко от него стояли убитые по его приказу Лев Пятый и Христофор, они держали друг друга за руки, на которых Сергий с ужасом увидел кровоточащие порезы от ножей подосланных им убийц. Он быстро отворотил взгляд от их рук и начал искать Стефана, своего друга и учителя. Он, как и положено, стоял между Бонифацием Шестым и Романо Марином, но Стефан был единственный, кто не смотрел на него, он стоял, низко опустив голову, и Сергию показалось, что тот плачет. Сергий перевел взгляд влево и встретился взглядом с Формозом, старый папа, давний его ненавистник, смотрел на него немигающим с прищуром взглядом.