– Как видишь, – Инга кивнула в сторону разделочного стола. – Не скучала. Сперва с творогом лепила. Потом творог кончился, начала лепить с картошкой. Потом картошка тоже кончилась. Потом ты пришел.

– Не слишком весело, – усмехнулся Павел. – Целый день вареники лепить, это же опухнуть можно.

– Я под музыку лепила, – сообщила Инга. – Перетащила проигрыватель на кухню и лепила под музыку. Сначала Брамса слушала, потом Чайковского. А потом рэп какой-то. Отвратительный, но веселый.

Павел уважительно посмотрел на вареники, слепленные под музыку Брамса и Чайковского, и церемонно нацепил на вилку очередную жертву голодному желудку.

– Знаю. Это вообще не наш диск, его у нас кто-то из приятелей оставил. А ты зачем его слушала, если он отвратительный такой? Поменяла бы на что-нибудь другое.

– Не могла. У меня руки в муке были. А я так увлеклась процессом, что не хотелось отрываться.

– Понятно, – согласился Павел.

Инга с трудом подавила тяжелый вздох, затолкав его обратно в горло. Нет, кажется, он пока еще ни о чем не догадался. Удивился, конечно, немного, когда увидел целую гору вареников на столе. Поинтересовался, что это с ней случилось. Напомнил, что раньше она вообще к плите практически не подходила. Но вполне удовлетворился ее невинной ложью – Инга пробормотала в ответ что-то про совесть, которая обычно просыпается у всех женщин после трех лет брака. О дремлющем инстинкте домохозяйки, который может проснуться вместе с совестью, в любую минуту.

«Наверное, они спят в одной постели, поэтому и просыпаются вместе», – усмехнулся ее словам Павел и поцеловал ее в лоб. «Не догадался», – подумала в этот момент Инга. От сердца отлегло.

На самом деле, конечно, не было никакого проснувшегося инстинкта, а была всего лишь жалкая попытка убежать от собственных мыслей, полностью сосредоточившись на механических действиях. В таких случаях мужчины обычно начинают колоть дрова или до одурения качаться на тренажерах. Пока не свалятся.

Вот и она тоже решила – будет лепить до одурения. Пока не свалится. И даже музыку включила – в качестве дополнительного отвлекающего фактора. Помогло, но только отчасти.

– Что же, сразу, как только я за порог…

Инга почти успела испугаться начатой фразы, но продолжение у нее было абсолютно невинным:

– … ты – на кухню?

– Ну, не сразу. Я сперва телевизор смотрела.

– А что по телевизору?

– Да так… Футбол.

– Футбол? – снова удивился Павел. – Зачем это ты смотрела футбол? Ты раньше никогда не смотрела.

– Так просто, – Инга пожала плечами. – Включила и стала смотреть. Да ты ешь, ешь. Остывают же они.

Павел послушно затолкал в рот предпоследний вареник из тарелки. Но лицо у него стало каким-то напряженным.

– И как, интересно?

– Не слишком интересно. Но зато познавательно, – сообщила Инга.

– Это что еще за Эзопов язык такой? Это как понимать?

Она не выдержала и улыбнулась:

– Да что ты, как маленький, честное слово! Познавательно – в плане расширения кругозора. Мне ведь кругозор свой надо расширять! Ты забыл, какой он у меня… узкий?

Кажется, ее улыбка подействовала. Павел улыбнулся в ответ и снова стал спокойным. Она до сих пор так и не решила, говорить или не говорить Павлу о звонке эксперта. Хотя знала, что все равно скажет. Просто изо всех сил пыталась продлить обманное ощущение спокойствия, как можно дольше задержаться в атмосфере уютных домашних посиделок прежде, чем это случится.

– Еще? – спросила она, когда Павел обмакнул последний вареник в остатки сметаны.

– С ума сошла? Думаешь, я безразмерный?

– Сам сказал, что собираешься их полностью уничтожить, – усмехнулась Инга.

– Собираюсь. Но не сразу же. Вот погоди, место в желудке немного освободится, тогда и приступим ко второму этапу уничтожения. Здесь, ежик, тактика важна! И стратегия тоже! А тарелки я сам помою!

Судя по выражению лица, намерения у мужа были серьезные. Инга уступила тарелки без боя и села за стол на теплую табуретку, с которой только что встал Павел.

Допрос с пристрастием продолжался.

– А потом, после футбола?

– Потом я фотографии смотрела. Те, которые мы с тобой уже смотрели несколько дней назад, помнишь?

– Помню, – кивнул он в ответ. Интонация была полувопросительной.

– Знаешь, какие-то странные у меня ощущения от этих фотографий. Кажется, как будто я немножко что-то помню. Море помню, парк в Алуште помню, и хорька этого, Кузю… То есть, енота Кузю, который меня за палец укусил. В общем, все то, что ты мне рассказывал в прошлый раз, я теперь как-то по-другому воспринимаю… Как будто сама вспоминаю… Понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Павел. – Это хорошо.

– Да ерунда все это, – отмахнулась Инга от его одобрительной интонации. – На самом деле это ведь я вспоминаю не то, что было, а то, что ты мне рассказал. Потому что ничего такого, чего бы ты не рассказывал, вспомнить не могу.

– Ну, не сразу же. Постепенно вспомнишь. Это вопрос времени. Не переживай, ежик.

Инга встала, подошла к окну и некоторое время смотрела на снег. Редкие хлопья падали вниз с черного беззвездного неба, зависая в воздухе, как в замедленной съемке. Опускались на землю так неторопливо, что казалось, через секунду этот спуск окончательно прекратится и снег, не успевший долететь до земли, так и останется висеть в воздухе. Заснет летаргическим сном и будет до самого утра украшать черноту неба своим холодным серебряным блеском. Каждая снежинка – как маленькая сверкающая звезда.

– Паш, – спросила Инга, с трудом отводя почти неживой взгляд от окна. – А ты всегда меня называл ежиком?

Он замер на минуту и даже выключил воду, почувствовав странную важность этого глупого вопроса. Вытер руки о полотенце, подошел к ней и слегка обнял за плечи.

Инга отстранилась.

– Я называл тебя ежиком не всегда. Я ежика только сегодня придумал. Утром. Помнишь, когда ты колючей стала. А раньше я называл тебя по-всякому. За три года у тебя был добрый десяток имен.

– Каких?

– Ничего выдающегося. Зайка, киска. Вишенка, – Павел усмехнулся: – «Пошлейший гербарий и зоосад обрушивал он на ребенка», как сказала одна известная писательница. Белкой звал одно время.

– Почему белкой? Я что, орехи грызла? Или в рыжий цвет прокрасилась?

– Да нет, вроде. В рыжий цвет ты никогда не красилась. Я не помню уже, почему. Давно было.

Инга кивнула и слегка сжала его пальцы. Напрасно она спросила. Ведь знала заранее, что ему будет больно. Он совершенно спокойно относился к тому, что она забыла всю свою жизнь. Но никак не мог смириться с тем, что она не помнила каких-то мелочей, которые касались их двоих и в прошлом были исключительно важными для обоих.