И на этой изобильной пище Оно вело очень простую жизнь: просыпалось, чтобы поесть, и засыпало, чтобы видеть сны. Оно создало место, каким хотело его видеть, и благосклонно взирало на него мертвыми огнями, которые служили Оно глазами. Для Оно Дерри являл собой предубойный загон, где вместо овец находились люди.

Потом… эти дети.

Что-то новое.

Впервые за вечность.

Когда Оно ворвалось в дом на Нейболт-стрит с тем, чтобы убить их всех, ощущая смутную неуверенность из-за того, что еще не сделало этого (и, конечно же, неуверенность уже сама по себе была для Оно внове), случилось нечто совершенно неожиданное, нечто абсолютно немыслимое, и речь шла о боли, боли, невероятной, ревущей боли, которая растекалась по всей форме, которую приняло Оно, и на мгновение возник даже страх, потому что только одно объединяло Оно с глупым старым Черепахой и космологией метавселенной, лежащей за пределами хилой икринки этой вселенной: все живое должно подчиняться законам формы, которую оно принимает. Впервые Оно осознало, что способность менять форму имеет не только плюсы, но и минусы. Никогда раньше Оно не испытывало боли, никогда раньше не испытывало страха, и на мгновение подумало, что может умереть — голову в тот момент заполняла огромная, слепяще-белая, серебряная боль, которая рычала, и мяукала, и ревела, и каким-то образом детям удалось ускользнуть.

Но теперь они приближались. Они вошли во владения Оно под городом, семь маленьких глупых деток брели сквозь темноту без света и оружия. И Оно, понятное дело, намеревалось их убить.

Оно открыло для себя великую истину: никакие перемены или сюрпризы не нужны. И никакой новизны тоже не нужно. Оно хотело только есть, и спать, и видеть сны, и снова есть.

Вслед за болью и тем коротким, но ярким страхом накатило еще одно новое чувство (все истинные чувства были для Оно, хотя имитировать чувства Оно умело прекрасно): злость. Оно собиралось убить детей, потому что они благодаря какому-то невероятному случаю причинили Оно боль. Но сначала Оно намеревалось заставить их страдать, потому что на один короткий миг они заставили Оно их испугаться. «Идите ко мне, детки, и посмотрите, как мы летаем здесь внизу… как мы все летаем».

Но одна мысль не отпускала, хотя Оно всеми силами гнало ее прочь. Простая мысль: если все проистекало от Оно (а именно так и происходило с тех пор, как Черепаха выблевал эту вселенную и отключился в своем панцире), как могло какое-то существо этого или другого мира дурить или причинять боль Оно, пусть даже по мелочи и на самое короткое время? Как такое возможно?

И тут последний элемент нового открылся Оно, на этот раз не чувство, а хладнокровное умозаключение: допустим, Оно не одно, как всегда в это верило?

Допустим, есть еще и кто-то Другой?

И допустим, эти дети — агенты этого Другого?

Допустим… допустим…

Оно начала бить дрожь.

Злость — это новое. Боль — это новое. Воспрепятствование намерениям Оно — это новое. Но самым ужасным из всего нового стал страх. Не страх перед детьми, это ушло, но страх быть не единственным.

Нет, никаких Других нет. Конечно же, нет. Может, потому, что они дети, их воображение обладало некой грубой силой, которую Оно недооценило. Но теперь они приближались, и Оно не собиралось им мешать. А когда они приблизятся. Оно намеревалось забросить их одного за другим в метавселенную… в мертвые огни своих глаз.

Да.

Когда они доберутся сюда, Оно забросит их, орущих и обезумевших, в мертвые огни.

2

В тоннелях — 14:15

Бев и Ричи располагали на пару, возможно, десятью спичками, но Билл запретил их использовать. Тем более что некоторое время тусклый свет в тоннель попадал. Темноту он, конечно, не разгонял, но Билл видел, что находится в пределах четырех футов, а в такой ситуации не имело смысла тратить спички.

Билл полагал, что свет проникает в тоннель через вентиляционные каналы в перекрытиях над их головами и через круглые отверстия в решетках, которые закрывали бетонные колодцы насосных станций. Казалось невероятно странным, что они под городом, но, разумеется, тоннель привел их именно туда.

Уровень воды повысился. Трижды мимо них проплывали дохлые животные: крыса, котенок и какая-то раздувшаяся блестящая тушка, возможно, лесного сурка. Билл услышал, как кто-то что-то брезгливо пробормотал, когда тушка проследовала вдоль их колонны.

Пока они шли по относительно спокойной воде, но чувствовалось, что скоро их ждут перемены: впереди доносился глухой рев. И с каждым их шагом он набирал силу. Тоннель поворачивал направо. Они миновали поворот и увидели три трубы, из которых вода сливалась в их тоннель. Трубы располагались вертикально одна над другой, как огни светофора. Здесь тоннель заканчивался. Заметно посветлело. Оглядевшись, Билл увидел, что тоннель привел их в большую каверну высотой в пятнадцать футов. Крышей служила канализационная решетка, и вода лилась на них, как из ведра, словно они стояли под душем.

Билл перевел взгляд на три трубы. Из верхней вытекала почти что прозрачная вода, хотя там хватало листьев, веток и мелкого мусора: окурков, оберток жевательной резинки и тому подобного. Из средней трубы лилась серая вода. А из нижней — серовато-коричневая комковатая жижа.

— Э-Э-Эдди!

Эдди подошел к нему. Волосы прилипли к голове. Гипсовая повязка намокла, с нее капало.

— В ка-акую и-из ни-их? — Если требовалось что-то построить — спрашивали Бена, если хотелось узнать, как куда-то пройти — Эдди. Они об этом не говорили, все и так знали. Если оказывались на новой для себя территории и хотели вернуться к знакомому месту, Эдди выводил их куда надо, поворачивая направо-налево с такой непоколебимой уверенностью, что остальным не оставалось ничего другого, как следовать за ним и надеяться, что они идут верной дорогой… надо отметить, что надежды оправдывались всегда. Когда Билл и Эдди начали играть в Пустоши, Билл, как он рассказывал Ричи, всякий раз боялся заблудиться, а Эдди таких страхов не знал и постоянно выводил Билла именно туда, куда они и хотели попасть. «Если бы я за-а-аблудился в Хейнсвиллском лесу и Э-Эдди был со мной, я бы со-овсем не волновался, — объяснял Билл Ричи. — Он п-просто з-знает, ку-уда и-идти. Мой о-отец говорит, ч-что у некоторых людей в голове встроенный ко-о-омпас. Эдди такой».

— Я тебя не слышу! — прокричал Эдди.

— Я спросил, в ка-акую?

— Какую что? — Эдди держал в одной руке ингалятор, и Билл подумал, что выглядит он скорее как мокрая ондатра, а не мальчишка.

— В ка-акую нам ле-езть?

— Что ж, все зависит от того, куда мы ходим пойти, — ответил Эдди, и Билл с радостью задушил бы его, пусть даже Эдди дал совершенно логичный ответ.

Эдди с сомнением оглядел все три трубы. Они могли влезть в любую, только нижняя выглядела совсем непривлекательной.

Билл знаком предложил остальным стать кружком.