Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Рад с вами познакомиться.
Затем отец снова повернулся к Неизвестному:
— А как вас зовут, я, наверное, не расслышал.
— Да, наверное, — улыбнулся Неизвестный. — Я мистер Джонс.
— Вы сотрудник полиции, мистер Джонс?
— Почему вы так подумали? — Неизвестный наклонил голову.
Я ожидал, что отец покосится на меня, но он этого не сделал. Он не сводил взгляда с «мистера Джонса».
— По словам моего сына, вчера вы показывали ему какой-то значок или жетон…
«Мистер Джонс» отвел глаза первым; он-то посмотрел на меня.
— Не знаю, с чего он взял, что я полицейский. Должно быть, ошибся. — Он быстро подмигнул мне и взъерошил волосы, а потом повернулся к отцу: — Картеры не говорили вам, куда они поехали?
Отец покачал головой:
— Мы не настолько близки.
— Они сказали, когда вернутся?
— Повторяю, мы…
— Не настолько близки.
— Совершенно верно.
«Мистер Смит», не сходя с крыльца, бросил окурок себе под ноги и раздавил его черным сапогом — такие сапоги пристали какому-нибудь «Ангелу ада», а не очкастому мозгляку. Ростом «мистер Смит» был не намного выше меня. Зато голос у него оказался гораздо ниже, чем можно было ожидать, и более хриплый:
— Мистер Картер работал над весьма щекотливым проектом для нашего работодателя, а поскольку он не договорился с руководством об отпуске и его невозможно разыскать общепринятыми способами, мы пришли к выводу, что, возможно, он уклонился от своих обязанностей. Однако все связанные с его работой важные документы, которые принадлежат нашему работодателю, должны быть немедленно возвращены. Мы надеялись, что эти документы окажутся здесь, у него дома, но, видимо, ошиблись. Во всяком случае, если даже они здесь, то лежат не на видном месте. Мистер Картер когда-нибудь говорил с вами о своих делах? Может быть, упоминал, над чем он работает?
— Мы не настолько близки, — снова повторил отец. — К сожалению, я даже не знаю, кто мистер Картер по профессии.
— Он бухгалтер, — сказал «мистер Джонс».
Я заметил, как его взгляд на долю секунды переместился на маму, и она тоже посмотрела на него. За их молчаливыми взглядами что-то скрывалось, только я не знал, что именно.
«Мистер Джонс» выставил руки перед собой и нарисовал в воздухе квадрат.
— Он хранил свои документы в бежевом металлическом ящике размером примерно шестьдесят на тридцать, несгораемом, с замком на крышке. Похожем на большую ячейку из камеры хранения. Сам ящик я нашел у него под кроватью, но там пусто, как в стакане у пьяницы. Мне бы хотелось знать, что он сделал с содержимым.
В беседу вступила мама, которая до тех пор молчала:
— Не думаю, что Картеры обрадуются, когда узнают, что вы без разрешения рылись в их вещах в поисках ящика, независимо от его происхождения. По-моему, лучше всего будет, если вы, джентльмены, сейчас же уедете. Когда Картеры вернутся, я лично позабочусь о том, чтобы мистер Картер сразу же позвонил на работу. Наверное, он не успел должным образом подать заявление на отпуск просто по оплошности, и это, скорее всего, объясняется как-нибудь скучно и банально.
«Мистер Джонс» улыбнулся; улыбка вышла натужной, так улыбаются из вежливости в гостях, когда хозяева предлагают на десерт что-то горькое.
— Не сомневаюсь, вы правы, и мы просто принимаем случившееся слишком близко к сердцу. — Он шутливо поклонился. — Приятно было с вами познакомиться. — Он снова взъерошил мне волосы. — Славный у вас парнишка! Пожалуйста, как только ваши соседи вернутся, попросите Картера позвонить на работу.
— Непременно! — ответил отец.
С этими словами два чужака не спеша направились к «плимуту». Ни один из них не оглянулся. Отец, мама и я стояли на месте, пока машина не скрылась из вида, не оставив после себя ничего, кроме густого облака пыли.
60
Эмори — день второй, 11.57
Эмори подтянула колени к груди и обхватила себя свободной рукой, стараясь согреться. Ее трясло; у нее стучали зубы. Она попробовала было ощупать сломанное запястье, но сразу же оставила эту затею. Запястье сильно раздулось, металлический браслет глубоко врезался в кожу; казалось, она висит клочьями. Пульс участился. Эмори понимала: если она как можно скорее не придумает, как отсюда выбраться, то может потерять руку. Но она понятия не имела, что ей делать.
Выхода не было.
Как и двери.
Как и потолка.
Ничего, кроме окружавшего ее холодного бетона.
Гремела музыка — какая-то незнакомая песня.
Мысли у нее в голове путались. Эмори понимала, что ей трудно думать от голода и жажды. Голова разламывалась от боли, и разум как будто притупился, потерялся в тумане.
Один раз она напилась.
Они напились с Коллин Макдугл.
Они нашли у Коллин на кухне, под шкафчиком, бутылку бурбона «Дикая индейка» и решили попробовать. Они уверяли друг друга: если не научатся пить, то не узнают, сколько смогут выпить без вреда для себя на вечеринке и не вырубиться? Оказалось, им нужно совсем немного, чтобы опьянеть. Мама Коллин была совсем не в восторге, когда нашла их; она вернулась домой на целый час раньше, чем ожидалось. Эмори не помнила, сколько они с Коллин тогда выпили, но на следующий день ее мучила совершенно особенная головная боль — она начиналась где-то за глазами и усиливалась, продвигаясь назад.
Сейчас голова болела точно так же.
«Я помню, когда это случилось. Ты не могла бы пройти по прямой, даже если бы от этого зависела твоя жизнь. Правда, вы с Коллин очень старались сделать вид, будто ничего не произошло. Вы надеялись, что ее мама ничего не заметит».
— Мам, это было в прошлом году. Ты уже умерла.
«Это не значит, детка, что я за тобой не наблюдала. Ох, как бы я тебя наказала, будь я жива! Отняла бы у тебя компьютер, телефон, телевизор. Возможно, сделала бы то же самое, что сделала моя мать, когда она в первый раз поймала меня выпивающей с братом. Ты ведь помнишь дядю Роджера? Мать поймала нас с Роджером с бутылкой водки и заставила допить ее до дна. Меня несколько дней выворачивало наизнанку, зато после того случая я почти три года не прикасалась к спиртному. Кстати, как поживает Роджер?»