В этой истории выдумана была только встреча Маргарет с Хэбиаром и врожденная мистическая одаренность Генри Брендома, все остальное — святая правда. Согласно настоящей семейной легенде, Марк Томас возглавлял отряд солдат, спасших Маргарет от банды головорезов. Однако после рождения детей Маргарет действительно увлеклась оккультизмом, и в этом Дэвид не солгал.

— Очень интересно, — заметил Ксейдзан, кивнув рассказчику с самым что ни на есть доброжелательным выражением лица. — А как вы впервые попали в Нимриан?

Дэвид промочил горло глотком вина и продолжил повествование. Рассказал про объединение государств, приход к власти Роберта Каннинхейма и собственное «политическое выступление» на Центральной улице Лачжер–тауна, вызванное ударившим в голову алкоголем. Появление в тюремной камере девочки в синем платье, ученичество у Лэйкила. Он не вдавался в подробности, но и не лгал, Под грудой правды должна была затеряться маленькая крупинка лжи. Узнать, обучался ли такой человек у Лэйкила, гэальцам будет совсем нетрудно — достаточно лишь отправиться в Нимриан и спросить об этом у него самого. Пусть спрашивают.

Он сбился лишь раз, случайно встретившись глазами с Цзарайном: молодой принц смотрел прямо на него и откровенно усмехался, как бы говоря: ври дальше, тебе все равно тут никто не верит. Это было настолько нагло и неприкрыто, что Дэвид на несколько секунд потерял нить истории. Собственная же оплошность вызвала в нем злость, но выказывать раздражение было нельзя. Он отвел взгляд, выпил еще вина и продолжил.

Когда история подошла к финалу, посыпались вопросы. В основном они касались реалий родного мира Дэвида — далеко не все, что он рассказал о нем ранее, было понятно присутствующим. Кому–то показалось странным, что Лэйкил и Лайла «случайно» наткнулись на Земле на потомка Хэбиара. Сердце Дэвида на мгновение замерло, когда он вдруг увидел ситуацию глазами тех, кто сидел с ним за одним столом: кен Апреи родственны дому Ниртог… и вот теперь представители этого дома вновь появляются на сцене, на этот раз — уже в связи с потомком другого дома. Кто–то мог увидеть во всем этом взаимосвязь, которой на самом деле не было. Можно было только порадоваться тому, что мысли этих интриганов пойдут по заведомо ложному пути, но Дэвид и представить не мог, какие выводы в конечном итоге они для себя сделают. Кому–то могло прийти в голову, что он — агент семьи кен Апреев, имеющей долгосрочные планы по захвату Кильбрена. Или еще какая–нибудь глупость в этом роде. Предсказать, в каком направлении потечет мыслительная активность присутствующих, землянин бы не взялся. Вполне могло оказаться и так, что вся эта затея с придуманной родословной открыла шкатулку Пандоры… а возможно, и нет. Дэвид играл вслепую. Существовало слишком много переменных, которых нельзя было учесть. Он двинул первую костяшку домино, она повалила следующие… но каким будет результат, не знал никто. Дэвиду оставалось только молиться, чтобы результат не оказался смертельным.

Никаких эксцессов за обедом не произошло. Никаких выходок, оскорблений, проверок, нападений, обвинений, откровений и прочего — высокорожденные покушали и мирно разошлись. Некоторые выразили желание познакомиться с Дэвидом поближе, как–нибудь. По внешности — ничего, кроме вежливого интереса. Кто–то осведомился, какие покои Дэвид занимает во дворце. Прежде чем землянин успел ответить, влез Фольгорм и сказал, что этот вопрос еще не решен. Очевидно, по каким–то причинам ответ «гостевые комнаты» или «те же, что и принцесса Идэль» категорически не годился, и дядюшка принцессы счел необходимым не дать землянину по незнанию ляпнуть глупость. Идэль, Дэвид и Фольгорм распрощались и вместе вернулись в ту часть дворца, которую занимал дом Кион, а ита–Берайни остались вместе с Гэал. На прощанье Ксейдзан сказал, что обязательно хотел бы еще как–нибудь пообщаться с Дэвидом, но никаких определенных сроков для новой встречи не назвал и вообще было не совсем понятно, что это — дань вежливости или настоящее желание получше узнать «далекого потомка» своего младшего сына.

Когда обед остался позади, Дэвид перевел дух и подумал, что все, в целом, прошло гораздо лучше, чем он опасался.

* * *

…Прародитель полыхал над руинами, как солнце, а сомнения в сердце Йрага становились все сильнее и сильнее.

Десять всадников приближались к Городу Бога, десять всадников, восседавших на соорни — рогатых лошадях. Соорни составляли главную ценность племени: выносливые и неприхотливые, они могли пить кисловато–горькую воду, от которой люди умирали в страшных мучениях. Соорни питались колючками, а взамен давали мясо и молоко, из их шкур изготавливали одежду, из шерсти — одеяла, из костей — инструменты. Для верховой езды использовали только жеребцов соорни: у оседланных кобыл пропадало молоко, а молоко в пустыне, где с течением лет питьевая вода встречалась все реже и реже, заменяясь проклятой горчащей влагой, ценилось также дорого, как и сама жизнь — ибо молоко и было жизнью. Укротить жеребца–соорни непросто, ибо они, дети демонов и лошадей, по природе дики и необузданны, и едва ли не каждого третьего из них приходилось забивать за слишком яростный нрав (когда это случалось, в племени праздник — много мяса), но все же их можно было подчинить, заставив служить человеку. По закону тот, кто оседлает кобылу–соорни; заслуживает наказания не меньшего, чем тот, кто прольет кровь брата: если не удастся оправдаться, виновника ждет изгнание — а изгнание равнозначно смерти.

И все же, несмотря на столь строгие запреты, первый из десяти всадников, что мчались к Городу Бога, восседал на кобылице. На молодой соорни, отвислое вымя которой было пусто, как прохудившийся бурдюк. Ираг ехал следом — первый среди воинов, второй после шамана… ехал и смотрел на кобылицу, которая уже никогда не даст молока, и думал о том, что это… неправильно. В этом было что–то извращенное, противоестественное — как, впрочем, и в самом шамане, носившем женскую одежду вместо мужской. Женскую, да еще и вывернутую наизнанку. Сарабад напялил на себя полдюжины платьев, а сверху набросил толстый шерстяной плащ, и оттого казался массивным, хотя все знали, что без одежды молодой шаман выглядит тощим и болезненным, с кожей неестественно–бледного цвета, как у мертвеца. Сарабад не носил оружия, если не считать оружием кривой старушечий посох с развевающимися хвостами волос из гривы соорни. Имелось еще одно обстоятельство, отличавшее молодого шамана от девяти всадников, следовавших за ним: Сарабад здесь был единственным, к чьей спине не прижимался ребенок. Остальные воины, не исключая и Йрага, везли детей.

Именно с детьми и были связаны сомнения Йрага. Он полагал, что такие же сомнения должны испытывать и другие члены отряда, хотя после того, как все было решено и они отправились в путь, никто не высказывал свои мысли вслух и не позволял беспокойству как–либо проявляться в словах и поступках. Пятеро везли своих собственных детей, еще четверо — детей своих погибших родственников, детей, которых они воспитывали, как родных.

Хотя Йраг был ненамного старше Сарабада, Йраг считался зрелым, даже старым вождем — еще несколько лет и ему придется уступить место кому–нибудь помоложе — в то время как Сарабад был необыкновенно молод для шамана. Обычно ученичество продолжалось десятилетиями, новый шаман заступал на место предыдущего не раньше, чем учитель умирал от старости, и, заступая, уже и сам был далеко не молод.