— Нет, — сказал он. А потом, когда больше никто не заговорил, добавил: — Я знаю, что вы собираетесь сказать.

— Знаешь? Тогда почему бы тебе самому не сказать это и не избавить меня от лишних хлопот?

Орев подхватил это слово:

— Сказать Шелк!

Вместо этого он стал есть, надеясь, что кто-нибудь другой заговорит.

— Гончая и Хряк знают. Ты это осознаешь? Так было с самого начала. Я попросила Хряка толкать мое кресло и, как только мы оказались вне пределов слышимости, объяснила ему, что я учила Рога и видела его каждый день в своем классе.

— Нет видеть! — прокомментировал Орев. — Нет мал.

— Когда мы разговаривали через стекла, муж сказал мне, что ты называл себя Рог, но он думал, что ты делал это для того, чтобы обмануть своих друзей. Он согласился с этим обманом и предложил мне тоже согласиться. Я так и сделала, но вскоре заподозрила, что ты сам в это веришь. Я спросила у Хряка, и он это подтвердил. Ты никогда не пытался обмануть его, Шелк. И Гончую ты тоже не пытался обмануть. Ты пытался обмануть только себя, и теперь даже этому пришел конец.

— Ты еще не пробовал маринованных сардин, — сказал он Хряку. — Не хочешь ли парочку? Я собираюсь попробовать их сам.

— Рог ушел. — Лицо Мяты было мрачным. — Он выполнил план Паса, а мы нет. Это стоило мне бессонных ночей, кальде. Боюсь, тебе это обошлось гораздо дороже. Рог не испытывал никаких угрызений совести. Ты бы избавился от своих, если бы мог, точно так же, как я предпочла бы избавиться от своих. Но ты не можешь избавиться от них вот так.

— Спасиб'те, кореш. Спасибо большое.

Положив на тарелку Хряка три маринованных сардины, он вилкой перенес на свою еще две.

— Я знаю, что выгляжу как патера Шелк, но я также знаю, кто я, — сказал он. — Никто, даже вы, майтера, не может заставить человека, который знает, кто он такой, поверить, что он кто-то другой.

Ветер дует с запада, но это не очень сильный ветер, и мы находимся на подветренной стороне Скалы Мукор. Мы могли бы бросить якорь в маленькой бухте. Возможно, нам следовало бы это сделать.

На нас лежит тень, в то время как синяя вода танцует вокруг нас в последних лучах Короткого солнца.

Мы отправились из Нового Вайрона с первыми лучами — Шкура, Вадсиг, Джали и я. Вполне хватило бы нас со Шкурой, чтобы управлять этим йолом, и я искренне верю, что смогу справиться с ним в одиночку, если понадобится, но Вадсиг ничем не хуже третьего мужчины (и гораздо лучше некоторых, которых я видел), и даже Джали помогала. Западный ветер идеально подходил для нашего курса на юг-юго-запад; мы установили оба кливера и развернули треугольный грот-топсель между гафелем и грот-мачтой — над гротом и бизанью — и по-настоящему полетели. Кажется, я уже писал раньше, что йол не такой быстрый, как мой старый баркас. Я, возможно, неправильно оценил его возможность нести паруса.

Здесь я должен сказать, что Шкура нашел кусок парусины, который можно привязать к основанию одного из кливеров. Ему не терпится попробовать, и я думаю, что мы сделаем это по дороге домой, если погода будет еще хорошей.

— Хуз взад! — объявил Орев. Я огляделся и увидел Бэбби, плывущего с острова. Ранее он сходил на берег, и Мукор попросила оставить его ненадолго. Я полагаю, она закончила с ним. Хотел бы я знать, что она сделала.

Ближе к полудню мы пробрались через расселину, скребя бортами по камню. Без сомнения, в крошечной гавани бывали и другие лодки с тех пор, как я вышел из нее на баркасе, но они не оставили никаких следов своего посещения — она выглядела точно так же, как тогда, когда я покинул ее; на плоском камне все также блестели чешуйки рыб, прыгавших на него по приказу Мукор. Шкура хотел, чтобы Вадсиг осталась и присмотрела за йолом; она хотела сойти на берег, и оба они обратились ко мне.

— Хижина женщин находится на самом верху, — объяснил я им. — Я уже поднимался туда раньше и не имею ни малейшего желания делать это снова. Вы все можете идти. Я позабочусь о лодке.

Последовал шквал протестов.

— Вы ошибаетесь, — сказал я им, — когда говорите, что Мукор вас не знает. Поверьте мне, она знает всех вас почти так же хорошо, как и меня. Вам придется представиться майтере Мрамор и объяснить, кто вы такие, но это не составит никакого труда. Скажите ей, что я нахожусь в лодке и очень хочу поговорить с ней, и попросите ее спуститься, если ей не трудно.

Шкура хотел знать, стоит ли брать карабин. Я сказал ему, чтобы он взял его, если почувствует себя в большей безопасности, но я сомневаюсь, что он понадобится. Шкура взял его, а у Вадсиг в кармане юбки лежал игломет. Бэбби, который охранял для нас йол, пока тот был привязан к пирсу в Новом Вайроне, казалось, верил, что я не позволю ему сойти на берег. Когда я сказал ему, что все в порядке и он может пойти с молодыми людьми, если захочет, он был вне себя от радости.

После того, как мы вышли из бухты, мне показалось, что я вижу ее среди залитых солнцем волн. Я ничего не сказал остальным, и это было только на мгновение. Очень может быть, что я ошибся.

Майтера Мрамор спустилась вниз. Орев увидел ее раньше меня и подлетел к ней, чтобы проводить, взгромоздившись ей на плечо и восклицая: «Шелк здесь!» или «В лодк!» каждый шаг или два. Мне казалось ужасным разочаровывать ее, так как я знал, что должен это сделать, поэтому я решил как можно дольше не называть себя.

— Патера? — Майтера на ощупь нашла наш швартовый трос.

Я уже подтягивал йол поближе.

— Тебе не обязательно подниматься на борт, — сказал я ей. — Я уже выхожу.

— Ты... ты... О! О, патера. Я... я была бы так рада, очень, очень рада увидеть тебя, патера.

Я вышел на берег, лишь слегка промокнув, и схватил ее за плечи. Я заставил ее поднять голову и повернуться так, чтобы солнечный свет падал на тысячу мельчайших механизмов ее лица, думая, что будет трудно вставить новый глаз, подготавливая себя и ее. К тому времени она уже наверняка догадалась, что я собираюсь делать.

— Рог? Я просила Рога. Такой хороший мальчик! Он... он сказал тебе... Рог случайно не упоминал, патера, я имею в виду, что это неважно, но... О! О, о! О, Сцилла!

Это последнее застряло у меня в голове. Я помню все очень ярко, и радость в ее голосе была ярче всего. Я не стану описывать, как тряслись ее руки — все ее худощавое тело — или как она обнимала меня, или как танцевала там, на скалах, танец такой дикий, что Орев испугался, или как она снова обняла меня и даже взяла на руки, как ребенка, когда перестала танцевать. Я бы описал свою собственную радость, если бы мог. Я не могу.

Но: «О, Сцилла!»

Эти слова отдаются во мне, как никакие другие. Они не более яркие, но все же окрашены так, как не окрашены никакие другие воспоминания. Они чудесные и теплые, и я всегда буду дорожить ими; и если когда-нибудь наступит время, когда я должен буду оправдать свое существование — когда я должен буду отчитаться за то место, которое занимал, за пищу, которую ел, и за воздух, которым дышал, — я прежде всего расскажу о глазе майтеры. Сомневаюсь, что мне придется рассказывать что-то еще.