– Можно подумать, я должна испытывать благодарность за то, что еду нам готовит повар, помешанный на супе с требухой, – не унималась Пегс. Вдруг она умолкла и стала размышлять вслух: – Интересно, почему она хотела отдать Гарабине эти старые записи? Я уверена, что уже где-то видела эти заметки. Знать бы только где…

Флинн молчала. Она невольно вспомнила, как мадам Флорет тайком совала Гарабине деньги в Мадриде. А теперь ещё и какие-то старые бумаги, которые явно не предназначались для чужих глаз. Что эти двое замышляют?

За ужином Пегс опять вернулась к этой теме. Флинн, Пегс и Касим сидели в самом дальнем углу от стойки самообслуживания. За соседним столиком ужинал один-единственный запуганного вида парень, и они, несмотря на громкий гул голосов и звяканье посуды, могли спокойно поговорить о мадам Флорет, не боясь, что кто-то услышит их разговор.

– Я тут подумала, – начала Пегс, с отвращением плюхнув с ложки обратно в тарелку кляксу подогретого супа с потрохами и подняв глаза на Флинн и Касима. – Папа много лет назад рассказывал мне, что почти все старые записи о магии были запрещены. Могу поспорить, что мадам Флорет собиралась передать Гарабине что-то запретное.

Примерно так думала и сама Флинн. Она только не представляла, для чего это Гарабине.

– Опять папа, – пробормотал Касим, взяв уже вторую порцию добавки.

Пегс с неодобрительным выражением лица покачивала ложкой. Оставив без внимания замечание Касима, она сказала:

– Поэтому мадам Флорет и сунула Гарабине деньги. Гарабина что-то для неё делает. Если бы только знать что!

Над ними повисло напряжённое молчание. Предположение, что Гарабина по поручению мадам Флорет совершает что-то запретное, было слишком диким и устрашающим, чтобы кому-то хотелось с ним соглашаться.

– Фантастика, Пегс, – сказал Касим. – Настроение ниже плинтуса. Теперь можешь наконец и на жрачку навалиться – ведь ночь, подозреваю, будет длинной.

Длинная ночь. При мысли о тёмных коридорах и свисте ночного ветра у Флинн перехватило горло. На какое-то мгновение она забыла, что сегодня вечером они идут искать билет Йонте.

– Я не собираюсь это есть, – упрямо сказала Пегс, отодвинув свою тарелку супа через весь стол к Касиму. – Ты прекрасно это знаешь. Ненавижу суп.

– И что? – спросил Касим. – С каких это пор я у вас заделался ведром для объедков? – Но, взяв ложку, всё-таки принялся с довольным видом опустошать тарелку Пегс.

Флинн глянула в свою тарелку, где пузырился густой суп Рейтфи. Ясно было одно: после этой ночи всё изменится. До следа, ведущего к Йонте, рукой подать.

Несколько часов спустя в комнате отдыха появился Фёдор. Флинн не сразу его заметила. Она свернулась калачиком в старомодном кресле, вокруг шипела крем-сода и шуршали газеты. В радиоприёмнике Пегс женский голос снова пел «Ну, а если ты разлюбишь вдруг, в Будапешт уеду я, мой друг. Меня там обожают все, мужчины там кричат мне вслед…»

– Флинн!

Флинн вздрогнула. Прежде чем она успела спрятать листок, который держала в руках, Фёдор заглянул ей через плечо. – «Благостно, напольные часы, магия, оперетты», – прочёл он вслух.

– Привет, – сказала Флинн, запихивая листок в карман брюк.

– Что это значит? – спросил Фёдор, не отвечая на приветствие. – «Благостно, напольные часы…», а?

Флинн взглянула на него. В воздухе, словно легчайшие золотые пятнышки света в осеннем лесу, плавали пылинки и ворсинки ковра. Покрытый копотью Фёдор казался здесь персонажем какой-то страшной сказки. С тяжёлым сердцем она подумала, что он прав: он не отсюда, среди павлинов ему не место.

– Ты не поймёшь, – сказала она и тут же прикусила язык. Получилось совсем не то, что она хотела сказать.

По лицу Фёдора пробежала тень.

– Билеты хранятся в одном из учебных вагонов, – сказал он. – Нам стоит поторопиться.

Флинн оглянулась на Пегс и Касима. Краем глаза она заметила, как помрачнело лицо Фёдора, когда она помахала рукой, подзывая их из другого конца вагона.

– Привет, кочегар, – кивнула Пегс, приветствуя Фёдора.

Касим ничего не сказал, молча рассматривая его лицо в копоти.

– Привет, – сухо ответил Фёдор.

Флинн не могла определить, воинственно это прозвучало или разочарованно.

– Идём, – позвала она.

Они вчетвером отправились в сторону паровоза. На взгляды Фёдора она не обращала внимания. До отбоя оставалось ещё девять минут.

Они вошли в первый вагон для самостоятельных занятий – и оказались там не одни.

Оба учебных вагона выглядели так, словно их в спешке покидали после наступления темноты. В этих помещениях павлины занимались во второй половине дня. Повсюду валялись ручки, блокноты и банки имбирснафа, которые при резких толчках, грозя упасть, покачивались из стороны в сторону.

В проход между партами, тихо жужжа колёсиками, словно сама по себе выкатилась банкетка и несколько секунд ездила там туда-сюда в такт движению поезда. Флинн замерла.

– Билеты хранятся в следующем вагоне, – проходя вперёд, пояснил Касим.

Над партами и банкетками сгустилась мёртвая тишина, такая плотная, что Флинн еле дышала. Она сделала несколько шагов вслед за Касимом, и тут Фёдор взял её за руку. За одной из ширм, отделяющих парты друг от друга, проступила тень.

Флинн затаила дыхание. Силуэт за ширмой продолжал расти, пока в проходе не появилась Гарабина. В руках она держала необычной формы карманный калькулятор и пожелтевшие от времени листы бумаги. В первую секунду Флинн подумала, что Гарабина просто поставила перед собой цель получить звание самой старательной ученицы года. Но потом она осознала, что бумаги в руках Гарабины очень похожи на те, что были у мадам Флорет.

Взгляд Флинн перескочил на Пегс, которая не сводила с бумаг округлившихся глаз.

– И что вы тут потеряли? – Гарабина говорила таким же испуганным голосом, как и мадам Флорет: словно чувствовала себя застигнутой врасплох. Затем её взгляд упал на Фёдора. – Похоже, ты ошибся отделением, кочегар.

– Не тебе меня учить, ханк, – буркнул Фёдор. – А теперь проваливай. – Он потянул Флинн за собой. Та оторопела. Кто такой ханк?

– Ты ещё будешь меня оскорблять?! – В лице Гарабины что-то дрогнуло, но она не тронулась с места. – Со мной такое не пройдёт, замараха. Ну, а вы? – Она по очереди ткнула пальцем во Флинн, Пегс и Касима. – Ну прямо соловей, попугай и селезень.

Брови Касима поползли вверх почти до синих волос. Картинным жестом он указал на Гарабину:

– Ну прямо индюшка надутая.

Гарабина задохнулась от возмущения. Несколько секунд Флинн наслаждалась картиной этого безмолвного негодования, а затем по всему составу поплыл тихий, мелодичный звук гонга. Десять часов.