Ситуация обиды — самая безысходная из всех возможных. Обида — это претерпевание несправедливого оскорбления от тех, которых ты, тем не менее, уважаешь и чью власть над собой признаешь правильной и законной. Например, пьяный отец со всей дури бьет подвернувшегося под руку сынка. При этом сын любит отца, восхищается им, «хочет быть как папа», и так далее. Именно это делает отцовские побои особенно обидными.

Из ситуации обиды достойного выхода не существует. Обиду можно либо стерпеть, либо забыть — что, как мы уже видели в предыдущих случаях, является позорным и недостойным. К тому же и то, и другое разрушающим образом действует на сознание обиженного.

Первое — претерпевание обиды — предполагает, что обиженный своей обиды не забыл. Но само понимание того, что он «так и ходит обиженным», то есть находится в состоянии позорном и недостойным, понижает самооценку. Человек начинает все больше чувствовать себя ничтожеством и впадает в ничтожество. Но это парадоксальным образом примиряет его с обидой: ничтожество на то и ничтожество, что его можно обижать, ибо оно не заслуживает уважения. В конце концов устанавливается равновесие между самооценкой и совершенным действием. Сын, побитый отцом, начинает определять себя как «того, кого можно бить просто так», и начинает жить соответственно этому. Получая оплеухи от сверстников, он уже не обижается: он знает, что «так с ним можно».

С другой стороны, обиду можно забыть, вытеснить из памяти. Это путь в чем-то более конструктивный, потому что таким способом можно сохранить сколько-нибудь приемлемую самооценку. «Этого не было, я не хочу об этом думать» — иногда это вполне приемлемый ответ на предъявляемые реальностью вызовы [41]. Однако и здесь подстерегает ловушка: освоивший технику вытеснения легко уходит в вымышленный мир, в котором нет места не только обидам, но и неудачам, нерешенным проблемам и так далее. В результате такой человек тоже впадает в ничтожество, поскольку перестает обращать внимание на реальность. Когда его унижают, обирают, смеются над ним, он все это терпит — не как должное, но как неинтересное, не стоящее внимания — как что-то, о чем можно быстро забыть. Маниловское добродушие объясняется именно этим.

Эти два сценария имеют и свои крайние точки. Например, несправедливо наказанный может не только придумать себе вину, но и поставить себе в вину нечто невинное (например, придумать дополнительный запрет, который якобы был им нарушен), вспомнить какую-нибудь свою тайную вину (например, вообразить, что проницательный отец наказывает его за детский онанизм или «допущенную непочтительность в мыслях» [42]) и т. п. В конце концов, всегда есть традиционный выход в ничто: самоубийство. Лучше умереть, чем жить под тяжестью несправедливого наказания. Ибо мир, в котором такое возможно, не стоит того, чтобы в нем жить.

Точно так же вытесняющий память о несправедливом наказании может вытеснить ее куда дальше собственной памяти — например, «сорвав зло» на другом невиновном… Но в любом случае все эти выходы далеки от какого бы то ни было «достоинства».

Разумеется, все это предполагает, что ситуация обиды — очевидная невиновность обиженного и очевидный авторитет обижающего — не разрушается. Разрушить же ее можно двумя способами: либо все-таки признать свою вину, либо отринуть авторитет обидчика.

Интересно, что второе сделать обычно сложнее. Мальчику, которого стукнул отец, легче придумать, за что он был наказан, чем признать отца неправым (а в перспективе — потерять к нему всякое уважение). Потому что это признание разрушает его мир, изгоняет из него последний уют — а обижаемые и несчастные очень дорожат остатками уюта. Именно тот человек, который вечно терпит унижения, особенно нуждается в том, чтобы хоть где-то существовала справедливость, чтобы к нему хоть кто-то относился «по-человечески». И он будет цепляться за эту веру даже в том случае, когда факты ей очевидным образом противоречат. Утопающий, хватающийся за соломинку, никогда не признает ее соломинкой.

5

В настоящее время русский народ живет в обстановке всеобщего презрения и ненависти к себе. Все народы мира, во всем остальном враждующие между собой, едины в одном — в своем отношении к русским. Это касается именно всех народов: русские попали в ситуацию коллективной травли, вселенского мальчика для битья, которого с гоготом гоняет по школьному коридору куражащаяся шпана [43]. Разумеется, у компании есть заводила (сильный Запад [44]), есть ближайшие прихлебатели и подпевалы (те же «новые независимые государства»), а кто-то не участвует или почти не участвует в развернувшейся травле [45]. Но при этом максимальные моральные травмы русским наносит их же собственная элита — или те, кого они считают [46] своей элитой. Воинствующая русофобия как национальная идеология РФ поддерживается прежде всего за счет внутренних ресурсов.