– Лет на десять дольше положенного, – согласился Гримберт. – Но это его вина. Он сам издал ордонанс[42], запрещающий нам с графом Лаубером вызвать друг друга на поединок!

– Иначе ты бы сам уже пил вино из его черепа, а? – Голос Алафрида стал едким, как уксус. – Слушай внимательно, я сказал! Его величество считает, что эта история затянулась. Знаешь, никто не может похвастать тем, что читает его величество как открытую книгу, но я за долгие годы научился немного ориентироваться в его интонациях. Поверь, тебе бы не понравилось, с какой интонацией он это произнес. Вы в самом деле сумели утомить его – вы оба.

В наступившей тишине, душной от горящих в шатре благовоний, Гримберт услышал далекий рокот и лязг, доносящиеся со стороны лагеря. Ему не требовалось выходить наружу, чтоб понять его причину. Боевые машины медленно оживали, сбрасывая с себя брезентовые кожухи, лязгали патронниками и нетерпеливо переминались на месте, проверяя железные члены.

– Я окончательно запутался, Алафрид. В какой роли ты прибыл сюда? Военачальника или торгаша?

Сенешаль сверкнул глазами.

– Посла! – отрывисто произнес он. – Посла благоразумия! Император понимает, что ни ты, ни граф Лаубер не сможете отказаться от вражды. Вы оба слишком упрямы и честолюбивы. Никто из вас не протянет первым руку. Значит, нужно что-то, что позволит вам примириться, не унижаясь. Ради нашего общего будущего и будущего империи.

– И этим чем-то станет Арбория?

– Да. Победа – хороший повод забыть старые обиды. Арбория станет началом великого похода, про который будут веками слагать песни. А я позабочусь о том, чтоб на дележке лавровых венков не осталось обиженных. Вы вернетесь в Аахен как герои. Вы оба. Вам подготовят блестящую встречу, щедро наградят. Может даже, и Туринская марка, и Женевское графство прирастут новыми землями на востоке за счет Лангобардии… Во всех соборах в вашу честь будут звонить колокола, а церковный Информаторий навеки занесет вашу славу в имперские летописи. Ну как тебе? Достаточная цена за старую никчемную вражду?

– Слава в обмен на спокойствие его величества? – уточнил Гримберт, не пытаясь скрыть досады. – Отличная сделка.

– Да. И если ты не дурак, то примешь ее – и возблагодаришь его величество за мудрость.

Гримберт промолчал несколько секунд, обдумывая следующий вопрос. Так, словно выбирал тип снаряда, который надлежало поместить в патронник.

– А Лаубер принял?

Сенешаль кивнул.

– Да. Почти не раздумывая. Я знаю, ты на дух его не выносишь, но он умный человек.

– В самом деле?

– Еще бы. Будучи в Аахене, он часто играет в шахматы с камерарием Папы. И обычно забирает себе три партии из каждых пяти сыгранных. Надеюсь, что ты не глупее его.

Гримберт усмехнулся.

– Я на дух не выношу шахматы. Тебе ли не знать этого, Алафрид? Ведь это ты когда-то учил меня правилам. Ты хочешь, чтоб я действовал на вспомогательном направлении? Да еще с этими мерзавцами квадами под боком?

– Я знаю, что ты недолюбливаешь квадов – у тебя на то есть причины. Но сейчас не до старых обид. Пойми, неважно, кто будет рисовать полотно, а кто – замешивать краски. И слава, и золото после победы будут распределены в равных долях, слово императорского сенешаля. Единственное, что тебе надо сделать, – сдержать на какое-то время свое тщеславие в узде и действовать с графом Лаубером заодно. После этой битвы я сделаю из вас обоих героев. А герои не враждуют друг с другом. Ну так что? Что мне передать его величеству?

Алафрид внимательно смотрел на него, ожидая ответа. Взгляд у него был серьезный, выжидающий, на дне внимательных глаз виднелось беспокойство.

Гримберт мысленно усмехнулся, делая вид, что глубоко задумался.

Алафрид щедр. Щедр, насколько щедрым может быть человек в его положении. Многие ли в империи могут рассчитывать на подобное? Немногие – даже среди тех, что носят герцогские короны и кардинальские шапочки.

Сейчас ясно главное – может, время и подточило императорского сенешаля, но он все еще остается грозным оружием. Грозным оружием на его, Гримберта, стороне. Конечно, такое положение вещей не вечно. В мире вообще мало вечного, он до ужаса переменчив, и это Гримберт тоже всегда учитывал в своих планах. Когда-нибудь Алафрид сделается ему опасен. Не через год и не через пять, а позже. Когда он, покончив с Лаубером, возьмется за претворение в жизнь своего главного плана. Того, который пока существует лишь в виде разрозненных частей и смутных связей, но с каждым годом делается все зримее и отчетливее.

Да, Алафриду придется уйти, это неизбежно. Утеряв свою полезность, он сделается не союзником, но досадной преградой и конкурентом. Гримберт еще не решил, как и когда это произойдет, но сейчас, глядя в глаза императорскому сенешалю, подумал, что подобная щедрость с его стороны заслуживает ответа. Что ж, он позволит Алафриду уйти легко. Без боли, без страха, без позора. Пусть никто не говорит, будто маркграф Турина не щедр!

Гримберт улыбнулся и протянул сенешалю руку.

– Передай его величеству, что маркграф Туринский принимает сделку.

* * *

– Сильное сопротивление на правом фланге.

– Мессир, вскрыли еще две батареи серпантин в двухстах туазах, азимут двести сорок, ведут беглый огонь, прошу разрешения подавить их осколочными.

– Легкое повреждение правой ноги, прикройте, чтобы я смог сманеврировать.

– «Мантикора», справа по курсу! Черт, разуй же глаза! Из-за эскарпа бьет!

– Мессир!..

– Во имя дьявола, делайте свою работу! У мессира Гримберта есть, чем заняться!

Гримберт был слишком занят, чтоб отвечать. Несмотря на то что автоматика «Золотого Тура» брала на себя бо`льшую часть работы, просчитывая каждый дюйм амплитуды и выверяя расстояния до таких значений, которые были незнакомы даже придворным ювелирам, в горячке боя он ощущал себя так, будто сжат в клетке из раскаленного металла.

Слишком много событий происходило в окружающем мире. Слишком много стремительно меняющих положение объектов в пространстве вокруг него. Слишком много факторов, с трудом поддающихся учету.

«Золотой Тур» – умная, терпеливая машина, но даже он неспособен выполнять всю работу целиком. Он – рыцарский доспех, но не рыцарь. Большой и сложный механизм, призванный выполнять чужую волю. И если воля эта нерасторопна или невнимательна, если позволит увлечь себя горячке боя, позабыв про основные задачи…

Тяжелый удар в правую сторону груди заставил его покачнуться. Кинетической энергии, заложенной в снаряде, было достаточно, чтобы лишить его равновесия на несколько секунд, но недостаточно, чтобы повергнуть или пробить одиннадцатидюймовую[43] обшивку из высоколегированной стали, прикрывающую его.