— Так и ты, — скрипел зубами отец, — вырос здесь, бок о бок с такими же пацанами, как и сам. А потом в город свалил. Родной поселок ему, видишь ли, не нравится. Убивают тут, видишь ли. А что, в городе у вас там уже коммунизм наступил? Не воруют, не убивают? Думаешь, мы новости не смотрим? Убивают везде. Потому что везде люди. А люди, как известно, пострашнее зверей будут.

— Хватит уже, — пробормотала мать.

— Нет, не хватит! Почему это хватит-то? Городские пожаловали. А знаешь что, Сергей? Наша Яма, как вы ее называете — она была очень хорошим местом. Ты когда пацаном был, поселок был дружным, как одна большая семья. А потом к нам поперла грязь из города. Уголовники, наркоманы. И Яма стала Ямой. Так что кто кому свинью подложил, это еще большой вопрос!

Поляков жалел, что пришел, с первых минут своего визита.

— Отец, я и так редко у вас бываю. Можешь на мозги не капать? Нельзя поговорить о чем-нибудь нейтральном?

— Давай, — язвительно согласился отец.

А потом он зашелся в приступе грудного кашля. Отец кашлял, прикрывая рот носовым платком долго, судорожно, до слез. Мать встревоженно засеменила к нему, но отцу вдруг стало лучше. И тут же он принялся за старое, ткнув пальцем в Полякова:

— Давай поговорим. Вот мы с твоей матерью в Яме, которую ты так не любишь, 55 лет живем душа в душу. А у вас в городе как с нравами? Получше, наверное, а? Как там, кстати, твоя жена? Чего с ней не приехал? И внука бы захватил. Мы внука сто лет не видели. Где наш внук-то?

Мать повышала на него голос очень редко, но сейчас был тот самый случай.

— Хватит, сказала! Все мозги уже проел, самому не тошно? Сереж, не обращай внимания на него, у него маразм уже зашкаливает!

Насчет маразма Поляков был согласен. Он поднялся, буркнув:

— Пойду покурю.

Он стоял под козырьком веранды, глядя на залитую грязной жижей улочку, и неторопливо курил, думая, зачем он вообще сюда пришел. Хотя ответ был на поверхности. После встречи с Катей на кладбище Полякову стало паскудно. А еще хотелось быть с кем-то. Говорить или просто молчать, лишь бы не быть одному. Поляков и так был один слишком много времени. И ноги принесли его к единственным близким — не по духу, но по крови — людям.

По улице кто-то шел. Силуэт привлек внимание Полякова, потому что человек совершенно не спешил оказаться под крышей, несмотря на настоящий ливень. Это была сгорбленная пожилая женщина. Даже сквозь шум дождя до Полякова донеслось ее неясное бормотание. Силуэт и голос показался Полякову знакомым, и он принялся вспоминать, кто бы это мог быть.

Скрипнула разбухшая от постоянной влажности дверь, и рядом возникла мать, кутаясь в халат. Невысокая, она едва доходила Полякову до плеча, сухая и седоголовая.

— Когда я уехал отсюда… — сказал Поляков. — Я ведь не просто бросил вас, как заявляет отец. Я предлагал уехать со мной. Тогда еще была возможность обменять дом на однушку где-нибудь в Промышленном.

— Мы всю жизнь прожили здесь. Папа привык.

— Дело не в привычке. И даже не в характере. Он создал вокруг себя клетку и добровольно заперся в ней. Плевать, что тесная и неудобная, зато к тебе никто не проникнет. А значит, ты в безопасности. Мир вокруг для него слишком незнакомый и оттого пугающий. За этой злобой стоит страх. Не характер, не обида, не привычка. Просто страх перед неизвестностью.

— Это наш дом, Сереж.

— Нельзя выбирать родителей, — возразил Поляков. — А дом можно. Кто вам сказал, что вы прикованы к этому месту? Оглянись вокруг, мам. Это трущоба. Ты видела когда-нибудь по телеку фавелы Рио-де-Жанейро? Самые знаменитые трущобы мира. Яма — нисколько не лучше.

— Не суди строго. Все равно он твой отец. Плохой или хороший…

— Проехали.

Поляков хотел обнять мать за плечи, повинуясь какому-то порыву жалости либо к ней, либо к себе.

И в этот самый момент вспомнил, кем была бредущая под проливным дождем сгорбленная женщина, что-то бормотавшая себе под нос.

— Мам, помнишь Кирилла Фокина? — спросил Поляков. — Дурачок, как его все называли? Вечно что-то жевал и слонялся один по Яме, глядя на всех волком?

— Помню, конечно.

— Они же с бабкой недалеко здесь жили.

— Почему жили. Люся и сейчас там же живет. А Кирилл навещает ее иногда. Гостинцы привозит, продукты, лекарства…

— Да ты что?

— На машине приезжает. На большой такой, черной. Как они называются? Джип вроде? Ну, такая, которая везде проехать может…

Образ Кирилла, каким Поляков помнил 14-летнего паренька с вечным пирожком или булкой в руках, мало сочетался с владельцем дорого автомобиля.

— За Люськой-то присмотр нужен, — продолжала мать. — Совсем на старости лет из ума выжила.

— Это как?

— Еще больше в религию ударилась. Все вокруг грешники и будут гореть в аду, а она одна знает, как жить правильно, — мать сокрушенно покачала головой. — Молитвы бубнит, не переставая. Не здоровается ни с кем даже. Ей скажешь: «Привет, Люсь!», а она знай себе бормочет. «Повели силой своей небесную», «враг и лихой супостат, отворотись», «Лети ты, сатанина лихая», и все такое. — мать понизила голос, словно при одном упоминании о старухе Фокиной матери становилось не по себе: — А в глаза ее посмотришь, шальные они такие, безумные, и аж нехорошо становится, и хочется убежать от нее куда-нибудь…

Мать отмахнулась и замолчала. Видя, что Поляков докурил и выбросил окурок в наполненное дождевой водой ведра у крыльца, мать приоткрыла дверь и вопросительно посмотрела на сына, приглашая внутрь. Поляков подумал и сообразил, что пока не готов возвращаться к отцу.

— Я еще постою чуток.

Мать покивала, потопталась на месте.

— Сереж… Отец мне велел не лезть не в свое дело. Но ты вроде как полицейский.

— Что? — насторожился он.

— У нас тут на соседней улице беда случилась. У Даутовой… Помнишь Даутову? Ее имя Мадина, но все ее Машей зовут?

Поляков не помнил.

— И что с ней?

— Не с ней, с ее дочкой. На нее лет пять назад какая-то сволочь напала. Душила девчонку, чуть не убила. Той просто чудом каким-то удалось убежать. Отец говорит, что это не мое дело, но…

— Где они живут? — выпалил Поляков.

18 лет назад

Валя и Катя стояли, прилипнув к окну и затаив дыхание, пытаясь расслышать хоть что-то. Папа, хмурый, с папиросой в зубах, говорил с милиционером. Внимательно слушал и отвечал — сдержанно, но с резкими жестами, выдававшими его напряжение.

— …Нет контроля, и рецидивисты и разыскиваемые иногда предпочитают переехать сюда… — доносился еле слышный из-за двойного стеклопакета голос милиционера.