Кроме женитьбы эта осень ознаменовалась одним важным событием в моей жизни. Я закончил составление своей «Антологии Забытых Поэтов XX века» и отнёс рукопись в Издательство, в Исторический отдел. Редактор отдела встретил меня весьма сочувственно и попросил зайти через неделю. Мой благосклонный Читатель, даже не будучи Автором, легко может себе представить, что я пережил за эти семь дней, ожидая решения своей судьбы. Меня утешало только то, что, как известно из истории, в старину Авторы гораздо дольше ждали оценки своим трудам и порой месяцами пребывали в состоянии неизвестности, пока их рукописи читались в редакциях.

И вот ровно через неделю, явившись в Издательство, я узнал, что рукопись моя прочтена Сотрудниками исторического отдела и самим Редактором и получила положительную оценку. Правда, некоторые замечания были явно односторонни и необъективны и тираж был назначен всего в пять тысяч экземпляров, но всё это меркло перед основным фактом: моя «Антология» будет издана, и литература Планеты обогатится ещё одной ценной и нужной книгой. Когда же был подписан договор (что теперь стало чисто символическим актом, ибо деньги были уже отменены и гонорара не полагалось) и схлынула первая волна моей радости, я обратился к Редактору с просьбой дать прочесть мою рукопись какому-либо агрегату, – быть может, тот будет более справедлив и объективен, нежели Сотрудники отдела, и наметит мне больший тираж.

На эту скромную просьбу Редактор ответил даже с некоторой обидой, что в его отделе, так же как и в прочих отделах Издательства (за исключением Поэтического), все рукописи читают Люди, и никаких агрегатов нет.

– Почему же Поэты исключаются из этого правила? – спросил я. – Почему им такое предпочтение? Ведь моя «Антология» тоже состоит из стихов, – правда, авторов их нет в живых, ибо они жили давно, в Двадцатом веке.

– Поэтов слишком много, работники Поэтического отдела не справляются с нагрузкой, – ответил мне Редактор. – И приходится применять агрегаты.

Далее он высказал мысль, что непрерывный рост культурного уровня и всеобщее образование имеют, по его мнению, 999 достоинств – и один недостаток. А недостаток этот заключается в том, что очень многие Люди теперь пишут стихи и несут их в издательства, считая себя Поэтами, на самом деле не будучи ими. Правда, количество истинных Поэтов тоже растёт, но в процентном и абсолютном отношении их, как и всегда, было гораздо меньше, чем Людей, мнящих себя Поэтами. И так как издательство силами Людей не может справиться с наплывом рукописей, то оно вынуждено прибегать к помощи БАРСов[25], ВОЛКов[26], ТАНКов[27] и прочих вспомогательных агрегатов. Трудно приходится этим агрегатам – ведь обидеть Человека ни один агрегат не имеет права, а правду говорить Авторам он обязан, и эта правда порой горька. А тут ещё Специальная Наименовательная Комиссия, которая, как известно, состоит из Поэтов-Добровольцев, дала этим агрегатам такие устрашающие прозвища…

Я попросил Редактора сводить меня в Отдел поэзии, и он охотно провёл меня через эти тихие редакционные коридоры в большой и довольно шумный зал, у входа в который висело объявление:

Палки, зонты и иные опасные предметы

просьба оставлять в прихожей

– Какое зловещее предуведомление! – сказал я Редактору. – Неужели в наш век возможно рукоприкладство, палкоприкладство и зонтикоприкладство?

– Увы, от Поэтов всего можно ожидать, – ответил Редактор. – Правда, на Людей они не покушаются, но агрегаты от них всегда страдают. Так, в минувшем году один молодой Поэт ударил палкой БАРСа, когда тот сказал ему, что рифмы «любовь – кровь – вновь – бровь» существуют уже четыреста лет и не являются открытием этого Автора. А в позапрошлом году одна начинающая Поэтесса побила зонтиком МОПСа, когда тот отверг её стихи.

– Никогда не думал, что в наше время могут процветать столь жестокие нравы, – сказал я. – Какое счастье, что, составляя свою «Антологию», я имел дело не с живыми, а с давно почившими Поэтами!

Тем временем перед нами растворились стеклянные двери, и мы вошли в зал. Тотчас же к нам подошла СЛАВА[28] и ласковым голосом спросила, чем же мы намерены порадовать Отдел поэзии: стихами или поэмой. Узнав, что мы ещё не написали стихов, она скромно отошла в сторону.

Я стал разглядывать зал. Посреди этого зала стояли диваны и кресла, на которых сидели Поэты. Они мирно беседовали меж собой, и жестокости в выражении их лиц я не заметил. По краям зала стояли столы, за которыми сидели БАРСы, ВОЛКи и МОПСы; все эти агрегаты не походили на зверей, имена которых присвоила им Наименовательная Комиссия. Это были обыкновенные специализированные механизмы, довольно хрупкие и безобидные на вид. ТАНКи тоже отнюдь не напоминали собой эти древние орудия убийства. Тем грустнее было мне увидеть над столами некоторых из этих агрегатов воззвания, свидетельствующие о том, что эти беззащитные механизмы порой подвергаются грубому обращению и даже побоям. Так, над МОПСом висел стишок, сочинённый, возможно, им самим:

Над БАРСом висело четверостишие, написанное классическим ямбом:

– А что означает эта надпись на стене: «Просьба подавать агрегатам чтение рукописи без металлических скрепок»? – спросил я провожатого.

– Эта надпись появилась после одного прискорбного недоразумения, – поведал мне Редактор. – Однажды некий Поэт дал на чтение ВОЛКу лирическую поэму, листы которой были соединены скрепками из намагниченного железа. ВОЛК, прочтя произведение, нашёл его гениальным и немедленно побежал с ним к Редактору-Человеку. Тот же не обнаружил в поэме никаких достоинств. Оказалось, что намагниченное железо внесло путаницу в электронную схему ВОЛКа. После этого ВОЛК-27 стал считать всех Поэтов гениями, и его пришлось демонтировать.

– Надеюсь, что Поэт не намеренно совершил свой ужасный проступок? – спросил я.

– Поэт тут не виноват, – успокоил меня мой провожатый. – Он работает в лаборатории, где имеют дело с магнитами.

Не решаясь злоупотреблять далее любезностью моего спутника, я сказал ему, что в дальнейшем осмотр зала я продолжу один, – и он ушёл. Я же вмешался в толпу Поэтов, и, когда один из них подошёл с рукописью к МОПСу, я последовал за ним.