Под платьем у нее невинно-розовый бюстгальтер с кружевами и кокетливым бантиком между «чашечками», в котором маленький белые холмики груди выглядят соблазнительнее самых сочных персиков. Я мысленно убиваю в себе животное, которое хочет искусать ее грудь до красных отметок, уговаривая жадную тварь потерпеть хотя бы пару недель, пока я не приучу к себе эту невинную малышку.

Но к черту эти кружева, потому что меня интересует только то, что под ними.

Соня крепко жмурится, когда я отвожу ткань пальцами, обнажая сначала одну, потому другую грудь.

- Смотри, - требую, прикусывая ее ухо, и когда до меня доходит; что она едва ли разобрала хоть букву, сильно щипаю за розовый сосок, который моментально твердеет и наливается тугой горошиной. - Не закрывай глаза, поняла?

Она беспомощно хлопает ресницами, кивает, и ее затылок перекатывается у меня на плече.

У нее такая грудь, что сдуреть можно. Провожу указательным пальцем по ореолу, который покрывается мурашками, сглатываю, перехватывая Соню за горло, чтобы протолкнуть два своих пальца ей в рот.

- Соси их, малыш.

Она распахивает глаза, словно слышит самую неприличную вещь в жизни, но жадно обхватывает меня губами, пуская в ход острый влажный язык. Если она так же будет глотать мой член, я точна отобью у нее охоту много и часто разговаривать.

Превозмогая желание протолкнуть пальцы глубже с корыстной целью проверить, как у нее с рвотным рефлексом, я вынимаю их и провожу по торчащему соску, который моментальной становится еще меньше и туже.

Соня пытается спрятать лицо, отворачиваясь до туго натянутых под кожей жил, но второй рукой я фиксирую ее голову за подбородок, чтобы она видела, кто с ней, от кого она сходит сума, чьи руки трогают ее так, как не трогал и уже ни тронет ни один другой мужчина.

Я за секунду стаскиваю с нее платье, командую, чтобы она переступила через огрызок ткани у своих ног, и плотоядно пожираю ее отражение в зеркале. Маленькая фигурка в розовых узких трусиках и чулках с широкими резинками. И еще туфли на шпильке, которые очень скоро она забросит мне на талию, пока я буду входить в нее жесткими голодными толчками, за каждую ночь, что провел без нее.

- Не смотри так, - почти как маленькая хнычет она, на меня это почему-то только сильнее раззадоривает.

Может быть, я просто извращенец, которому приятно видеть в зеркале эту парочку: здорового мужика с дурными глазами и смущенную девочку рядом с ним, которая, хоть и жмурится от стыда и сводит колени, но все равно прижимается всем телом, трется спиной, как лисица, у которой припрятан какой-то хитрый план.

К счастью для нас обоих, лифт, наконец, останавливается и я, подхватив Соню на руки, вышагиваю на свой этаж. Это буквально, потому что он весь мой: моя личная территория, куда без моего разрешения не упадет даже случайная пылинка. Я хорошо защитил место, где могу быть полностью спрятан от посторонних глаз.

- А это что? - растерянно лопает глазами Соня, пытаясь одновременно и прикрыться руками, и рассмотреть арку металлоискателя, через которую я ее проношу. Само собой, техника пищит, но я только ухмыляюсь, чувствуя себя абсолютным хозяином положения.

- Это чтобы приходящие работники клининговых компаний не принесли с собой какую-нибудь гадость, - шепчу ей на ухо, буквально захлебываясь ароматом волос, сладкой цветочной дымкой, от которой в животе становится горяча и туго.

- И никто не узнал о женщинах, которых ты сюда приводишь?

Она задет вопрос очень быстро, как будто сапер-самоучка, закрыв глаза, наудачу перебегает минное поле. И не сразу понимает, что спросила о том, знать о чем вряд ли действительно хочет. Я могу соврать и сказать, что это просто ради безопасности моего личного пространства, что отчасти действительно так - но я не хочу обижать мою малышку враньем. В наших отношениях и так было много такого, чем я точно не горжусь.

Поэтому, пока мы кое-как вдвоем открываем дверь - Одуван находит ключи - у нас есть пауза «на подумать», стоит ли продолжать разговор, который не добавит романтики нашей сегодняшней ночи. Но когда я ставлю Соню на ноги, сжалившись и протянув свой пиджак, меня удивляет ее твердый взгляд с призывом получить ответ во что бы то ни стало.

Я капитулирую.

Наверное, еще рано говорить очень наперед, но в будущем вот этим взглядом она будет запросто вытаскивать из меня исполнения всех ее капризов. Вопрос в том, как скоро моя малышка поймет это и начнет пользоваться тем, что стала единственной слабостью Дениса Ван дер Мейера.

- Хорошо. Да, я приводил сюда женщин, Нескольких. - Развожу руками, потому что правда не помню точного числа. Разве что с уверенностью могу сказать, что здесь точно не топтались случайные «давалки», а только мои постоянные любовницы. Которых было вряд ли больше пары десятков. Или все-таки трех десятков?

- Нескольких? - В зеленых глазах Сони такой гнев, что я в шутку прикрываюсь руками.

- Ты - последняя - говорю миролюбиво, пытаясь сократить расстояние между нами до комфортного «сгреби ее в охапку и тащи в постель».

- И ты всем это говоришь? - Соня хмурится - вот теперь мне точно не по душе, куда ведет этот разговор.

- Может быть, - подталкиваю ее в сторону спальни, на ходу расстегивая рубашку, - детали нашего общего будущего и условия взаимной капитуляции обсудим утром? Я правда готов к переговорам и компромиссу.

Соня отчаянно пытается не следить взглядом за движением моих пальцев, но проигрывает уже на третьей пуговице, а я, как настоящий змей-искуситель, бессовестно пользуюсь ее слабостью. Все-таки у моих славных родственников была горячая кровь, и большое им спасибо за то, что на моей смуглой коже ровно столько волос, сколько должно быть, чтобы привлекать женщин и не выглядеть бабуином на выгуле. На груди вообще нет, а женщинам, кажется, это по душе, особенно если вместо волос там тату страшной ацтекской маски.

Одуван с шумом втягивает воздух, когда я стряхиваю рубашку и выразительно берусь за ремень на брюках. Приходится остановиться, чтобы медленно - хоть мне ни хрена не хочется медлить - вытащить его из шлеек и отправить следом за рубашкой.

- У меня есть одно правило, Одуван. - Я киваю ей за плечо. - В спальне нельзя быть одетыми. Вообще. И чтобы ты знала, - подхожу к ней впритык, провожу рукой по щеке наслаждаясь тем, как доверчиво она тянется вслед за ладонью, - я придумал его только что, специально для нас.

Пока она пытается переварить мои слова, я успеваю переставить ее за порог, словно маленькую статуэтку, стараясь не пялиться на ее грудь, потому что в таком состоянии близок к тому, чтобы, как мальчишка, пускать на нее слюни. Она шумно дышит ртом, хватает воздух в районе моей груди и сильно, до лучиков морщинок в уголках глаз, жмурится, как будто ведет тяжелую внутреннюю борьбу. И вот-вот проиграет. Но я на всякий случай подстраховываюсь, чтобы ее мысли окончательно свернули в нужное мне русле.

Взгляд вниз; по шее, к уголку ключицы, животу и трусикам, которые она смешно «комкает», нервно стискивая ноги. Она такая возбужденная, что я буквально чувствую особенный, ни на что не похожий ритм ее сердца.