Они ничего не нашли. Скупо извинившись за беспокойство, ушли, оставили Азею в пустом доме один на один с опасной обязанностью возврата к Эльде по лишенным света улицам. Азея сглотнула судорожно и пошла, почти на ощупь, как слепая, считая шаги и скользя руками по стенам домов. Было ли ей страшно? Возможно. Но отыскивая обратный путь, чтобы не предаваться трусливым порывам, она думала о Линварде. О том, где он сейчас, чьи обыскивает дома и, главное, выполняя строгий приказ, что или кого ищет.

Линвард никого не искал. Он пришел на дворцовую площадь, когда она уже кишела стражами. Но даже не успел спросить сослуживцев о причине созыва, как появился Таланий. Он разделил стражей на две неравный части.

Большей приказал рассеяться в городе группами по трое и, подобно следопытам, в каждом углу и каморке искать того, от чьего имени по строю воинов пролетел вздох удивления. Маниус… Член Совета Семерых, оказавшийся предателем. Но в расспросы никто из воинов не имел права вдаваться, и большая часть поспешила выполнять приказ. Остальным Таланий приказал подняться на стены города и, не зная отдыха, вглядываться в горизонт. Глава стражей Аборна знал — угроза придет извне и удара надо ждать в любой момент. Линвард оказался в этом числе и, на несколько дней стены и башни Аборна стали его домом.

Что они высматривали? Линвард, да и другие воины могли только догадываться. Днями и ночами они ходили дозором по стенам, прерываясь по строгой очереди на питание и краткий сон. Вглядывались в дали, стараясь, но, не надеясь высмотреть что-то неожиданное, что заставило Талания собрать всех защитников.

На землю дозорные не спускались — все, что было необходимо для жизни, сосредоточилось в башнях Аборна, и потому, с легкой завистью они поглядывали с высоты на тех, кому, как казалось, повезло больше — воинам, несшим службу в городе. Линвард напрягал зрение, как только мог и рассматривал близлежащие улицы, стараясь увидеть на них Азею. Он волновался. Служба, как и Аллера, призвала его в тот момент, когда он был так нужен своим близким. Он думал о том, как там, посреди всеобщего неведения, справляется его Азея, как чувствует себя Эльда и есть ли надобность в его опеке. Угнетало Линварда, что он, хоть не по собственной воле, но мог и не сдержать данного Аллеру слова. Радовало то, что там, рядом, преданная до исступления Азея. Но сердце все равно тревожно ныло, Линвард, про себя, нашептывал заветные слова: «Все будет хорошо», и ждал ее, ждал Азею, надеясь, что если хотя бы увидит ее, мельком или четко, непременно поймет, что действительно: «Все не просто будет — все уже хорошо».

Но Азея не появлялась. А может, поглощенный службой, Линвард ее просто не замечал. Дни сменялись ночами, время шло, что-то неуловимое происходило с Аборном. Линвард видел покидающие город телеги, набитые до покосившихся, скрипящих колес, угрюмых возниц и недоумевал, что такое могло заставить людей покинуть столицу и двинуться с насиженного места. Затем Аборн покинули не принадлежащие к стражам воины. Новости долетали до стен клочками, схваченными ошметками фраз, домысливались, не имея под собой опоры из фактов. Линвард видел Талания и, безрадостное лицо Главы Защитников Аборна не дарило облегчения. Таланий выслушивал отчеты и сухо призывал к терпению и сдержанности, к выполнению долга, но от чего-то не перед Советом, а только перед Аборном, напряженно, до подрагивающих бровей, и с тревогой бросал быстрый взгляд за стены города, в зеленые холмы и спешно удалялся, не вдаваясь в лишние разговоры.

И тогда Линвард понимал, что в его силах только ждать и надеяться.

И он дождался. На седьмой день после бесследного исчезновения Маниуса, на блеклой вечерней заре, Линвард и еще четверо стражей города увидели, как вдруг сгустилась, потемнела линия горизонта, и в длинную цепь, один за другим, начали зажигаться огни мельче звезд. Их было много, очень много, желтые и рыжие, эти огни стали первыми вестниками страшных, бесчеловечных событий, которые вскоре, со всей мощью не вымещенной злобы обрушились на Аборн и уничтожили все то, на чем, как казалось, крепко держались вековые законы Фелидии.

Аборн замер, когда, вместе с ветром, по улицам пронеслись вести о прибытии первых отрядов воинов. Прищурившись, как раздумывающий хитрец, он вглядывался в незваных гостей и с неудержимым любопытством наблюдал, как быстро и уверенно те разбивают лагерь на близлежащих холмах.

Озадаченные горожане, позабыв о ежедневных заботах, устремлялись к пока еще не запертым воротам и нескромно, но издали, опасаясь приближаться, пялили глаза в невозмутимых воинов. Однако, Аборну не позволили долго наслаждаться подобной радостью. Когда число воинов утроилось, и они взяли столицу в плотное кольцо, городу уже стало не до любопытства. Люди начали бояться. Ответов никто на давал: стражи города, опасаясь паники, держали язык за зубами и призывали к спокойствию, Совет заперся в своем дворце и воздерживался от объяснений.

А, между тем, разлад между его членами обострялся ежечасно. К Аборну прибывали все новые и новые войска, и вдруг, как будто по договоренности, в город хлынул поток беженцев. Это были люди, которым когда-то не нашлось места в разросшейся столице, те, кто в поисках лучшей жизни был готов поселиться под стенами Аборна, надеясь, когда-нибудь, на его милость. Простые мастера, скотоводы, ремесленники, уже подзабывшие, какого это — держать в руках оружие, они оказались беззащитными перед сотнями, дело которых было воевать. Еще не зная, кто их враг, но осознавая, что первыми примут сокрушительный удар, они оставляли свои скромные, убогие домишки, собирали пожитки и на скрипучих телегах, с узелками и котомками, таща за руку ничего не понимающих детей, просили приюта за мощными кажущимися несокрушимыми стенами.

Аборн принимал всех, кто не нес угрозы. Ворота оставались открытыми целыми сутками, однако возле них всегда дежурили стражи города, пытливо допрашивающих и обыскивающих каждого, кто хотел проникнуть в город. И предупреждали, что обратно пути не будет. Войти мог почти любой, выйти же никто не имел права. Таков был приказ Талания и ни у воинов, ни у жителей города, ни у правителей не возникало возражений.

Беженцев размещали прямо под открытым небом. На торговой, больше не оправдывающей своего названия, и дворцовой площадях рядами встали треугольные палатки, легли покрывала и тюфяки, прижались друг к другу повозки. Рядом топтались понурые лошади, устало поглядывающие по сторонам и, среди камня улиц, мечтающие о зеленых полях. Люди ютились как могли среди всеобщей настороженности и страха. В отличие от горожан, беженцам было уже не так страшно, им казалось, что самое ужасное — прямая угроза, уже позади.

Дни менялись, число воинов росло, и Совет уже понимал, что молчать, скрывать правду нельзя…

Ноги остервенело болели, возмущаясь, что им так давно не давали покоя. Коэл терпел. Он стоял у окна своей комнаты во дворце и смотрел вдаль, поверх стен Аборна, туда, где холмы почернели от осаждавших Аборн войск. Верил ли он в благоприятный исход? Нет, к сожалению, хотя очень хотелось. Он никогда не любил войн, мечтал о мире, покое для всякого фелидийца. Будь он Временным Главой, пожалуй, он отдал бы власть Маниусу. Что поделать, если это единственный возможный выход, чтобы избежать кровавой резни. Может, его бы осудили и прокляли, может, даже Боги прогневились бы на Коэла, но, главное, не пострадали бы невинные. Это ли не главное. Но Кайзал другой. Он не привык сдаваться.