– Вы ищете именно профессора Мартина или, может быть, хотите поговорить с его преемником, профессором Хагстрёмом? В таком случае вы найдете его в северном анатомическом театре. Второй этаж и направо.

Я настолько растерялся, что не нашелся, что сказать, и выразил благодарность кивком. Думаю, вышло глуповато.

На полпути почувствовал запах. Знакомый запах, который будет преследовать меня до конца моего жизненного пути. Запах смерти. Я заглянул в приоткрытую дверь и увидел жуткое зрелище. На столе лежал труп, распоротый от горла до лобка. Кожа скатана в рулоны и отвернута в стороны, грудная клетка раздвинута большими крюками, так что видны внутренности. От головы осталась половина – свод черепа отпилен, мышцы лица отпрепарированы и небрежно свисают по сторонам. Молочно-белые глаза уставились в потолок.

– Вы ищете меня? – спросил господин в надетом прямо на жилет кожаном фартуке и засунул руку по локоть в живот усопшего.

– Я ищу профессора Хагстрёма, – сказал я, стараясь унять дрожь в голосе и испытывая известную робость – не перед мертвым телом, но перед профессором, оказавшимся человеком вовсе не молодым, думаю, лет сорока, но отменного с виду здоровья.

– Он перед вами, – сказал он. – Входите, входите смелее, если вас не отвращают мои занятия. – Он отложил нож, вымыл руки в фаянсовом рукомойнике и повернулся ко мне. – Чем могу служить?

– Меня зовут Юхан Кристофер Бликс, – сказал я и снял шляпу. – С тысяча семьсот восемьдесят восьмого года служил учеником фельдшера Хофмана в Карлскруне.

– Эмануель Хофман?

– Именно он, господин профессор.

– Вот оно что! Тогда не стоит удивляться, что вы даже глазом не моргнули при виде обдукции. Многие бледнеют и поскорее бегут к окну. Но если уж вы служили на войне в Карлскруне, то, позвольте заметить, это вы профессор, а я ваш ученик. Во всяком случае, когда дело касается смерти и всякого рода разрушений.

Он пригласил меня сесть и позвонил в колокольчик. Буквально через три минуты вошла женщина в белом и принесла дымящийся кофейник. Профессор разлил кофе по чашкам и очень вежливо попросил поделиться военным опытом.

И тут, сестрица, словно плотину прорвало. Я ведь никогда и никому не рассказывал о своем военном опыте, даже тебе. Что ж, самое время рассказать.

Военный флот вернулся зимой 1788 года с трофеем: линейный корабль «Владислав» с семьюдесятью четырьмя пушками, захваченный у русских в битве при Хогланде. Не успел флот войти в гавань, начался ледостав, и почти сразу с «Владислава» начали привозить больных скорбутом, но в такой форме, которую никто ранее не видывал. Ознобы, лихорадка, желтуха, высыпания на руках и ногах. У некоторых болезнь перекидывалась на легкие, они кашляли так, что синели губы. Почти у всех лихорадка проходила так же внезапно, как началась, чтобы через несколько дней вернуться с прежнею силою. У самых крепких случалось до десяти таких припадков, но потом умирали и они, при этом напоминая скорее стариков со сгорбленными спинами и потухшим взглядом, нежели молодых, полных сил солдат. Зима выдалась суровой. Койки сооружали наспех, каждая выломанная из забора доска служила кому-то постелью. Заболевших становилось все больше, причем не только среди моряков, но и горожан. Адмиралтейский лазарет уже не мог принять всех заболевших. Я был вначале на побегушках, потом в учениках у мастера Хофмана, служил у него до самой его смерти, но и потом работал в лазарете еще долгих три года.

Мастер Хофман надеялся, что с наступлением тепла мор пойдет на убыль, но куда там! Становилось все хуже, люди умирали тысячами. Прибывали новые рекруты, дабы заменить умерших, но и они заболевали.

– Его жизнь тоже унесла возвратная лихорадка? – перебил профессор. – Я не был знаком с Эмануелем Хофманом, только понаслышке.

– Нет. Его жизнь унесло тридцатишестифунтовое русское ядро. В июне флот взял курс на восток для продолжения русской кампании. Мастер Хофман и я тоже оказались на корабле. «Храбрость», шестьдесят четыре пушки, построен небезызвестным Чапманом на верфи в Карлскруне. Мы встретили русских к югу от Эланда и успели обменяться несколькими выстрелами, прежде чем русские решили воспользоваться фордевиндом и начали разворачивать флот для отступления. Вы должны понять меня, профессор: я никогда в жизни не видел морского сражения. Я помог мастеру засыпать опилками скользкую от крови палубу и полез на рею. Было страшновато, но я увидел весь фрегат сверху. Это удивительное зрелище, профессор! Мало того, я увидел летящее над волнами ядро и через долю секунды – летящее в облаке горящих щепок и дыма тело моего наставника. Так окончил свои дни мастер Хофман. Экипаж радовался, что бой окончился так быстро, но мне ли рассказывать, как радовался я! Мне бы пришлось исполнять обязанности фельдшера на огромном корабле без наставлений мастера. Флот вернулся в Карлскруну, и там я оставался до конца войны. Лихорадка не убывала. Пришлось из парусов шить палатки. Вообразите себе палаточный лазарет на пять тысяч больных! Мы благодарили Бога, что осень восемьдесят девятого была холодной, потому что не успевали копать могилы. К весне эпидемия пошла на убыль, и худшее было позади. Когда похоронили зимние трупы, пошли по домам – собирать тех, кто умер у себя дома, в постели.

Профессор Хагстрём посмотрел на меня долгим и внимательным взглядом.

– И вы приехали в Стокгольм. Прав ли я в моей догадке, что вы искали меня с целью продолжить ваше образование хирурга?

– Не стану отрицать.

– Мы видим много таких, как вы, Бликс. Слишком много. Во время войны так не хватало врачей, что любой ребенок с парой более или менее ловких рук мог стать фельдшером – лучше, чем ничего. Но времена меняются. Посмотрите на нашу больницу… Мы вырвали хирургию из лап ремесленников и поставили ее на подлинно научный базис!

Профессор встал рядом с трупом. Он был заметно взволнован собственной речью.

– Бликс, знаете ли вы название вот этой кости?

Я был вынужден признать, что название именно этой кости мне не известно.

– Подойдите поближе! – Он показал мне на серо-синюшную толстенную жилу среди вывороченных кишок. – Что это за сосуд?

Я понуро покачал головой.

– Хорошо. Это аорта. Говорил ли вам Эмануель Хофман о причинах мора? Правильнее сказать – эпидемии?

– Мастер считал, что причиною болезни являются вредные испарения болот и низин.

Хагстрём улыбнулся, но глаза его оставались грустными.

– Да… это его уровень. Мы сегодня придерживаемся иного мнения. Боюсь, ваш учитель принадлежал к старой школе. Из тех лекарей, что ловко отпиливают руки и ноги у несчастных солдат, но на большее они вряд ли способны.

Профессор Хагстрём огляделся, взял с полки переплетенный в кожу толстый том и протянул его мне:

– Вы можете понять, что это?

Буквы я знал, но из них никак не составлялись знакомые мне слова.

Плечи Хагстрёма понуро опустились.