Каждый раз, становясь объектом особенно уничижительной атаки в разделе «Почта», я спрашивала себя: прочла ли Фей это письмо? Но она ни разу не позвонила мне, чтобы сказать, что знает о моей двойной жизни, и я решила: не знает. Фей, разумеется, так и не позвонила мне вообще, поскольку оказалась совершенно никудышным агентом. Она не послала меня ни на единую пробу со времени «Двух дам из Вильна». Какая-то часть моего существа хотела рассказать Фей о моей новой карьере, чтобы она разрекламировала меня режиссерам по кастингу как автора полемической колонки в «Сити Уик», но другая часть понимала, что тогда не избежать прочтения. Фей пришла бы в ужас, ознакомившись с моими опусами. Поэтому я держала язык за зубами, надеясь, что она не наткнется на зеленые ящики на перекрестках улиц.

После месяца сочинительства для «Беги, хватай, целуй» я превратилась в женщину-вамп, ставшую предметом ненависти целого города. Был тут, правда, один нюанс. Я, в сущности, ни за кем не бегала, никого не хватала и никого не целовала. Я заработала себе такую репутацию, не выходя из квартиры – хотя очень хотела из нее выходить! Все это самокопание настроило меня на ностальгический лад. Мне необходимо было что-то предпринять, причем немедленно.

Похоже, мои опасения по поводу несчастного вида одинокой девушки были старомодными. На дворе были девяностые годы: женщины могли ходить в бары в одиночку, не боясь, что их примут за шлюх. К тому же и в том, что мы с Сарой не разговаривали, было свое преимущество: я выгляжу более привлекательной, когда ее нет рядом.

Вечером того дня, когда был напечатан рассказ «Глен или Гленда», я облачилась в те же мини-юбку и футболку, которые надевала, чтобы продемонстрировать Фей свою новую фигуру, и поехала на электричке в бар «Эф». Было только восемь часов, так что народу собралось еще немного. Парочка битников играла в бильярд, но они даже не взглянули на меня.

Я уселась у стойки и заказала «Джеймсон», стараясь выглядеть уверенной в себе, преисполненной собственной значимости обозревательницей, ведущей колонку о сексе, завсегдатаем кабаков. Но прошло пять минут, десять, полчаса… А ко мне так и не подошел ни один мужчина, что повергло меня в состояние глубокой депрессии. Что мне сделать, чтобы привлечь к себе внимание? Оголить грудь? Начать сосать стакан?

Тут рядом со мной сел мужик средних лет с белой бородой, в рубашке в стиле «Харлей-Дэвидсон» и с банданой на голове. Он спросил:

– Можно тебя угостить?

– Нет, спасибо, – сказала я.

Состояние моих любовных дел оказалось еще хуже, чем я думала: единственный мужик, клюнувший на меня, был дядюшка Джесс из «Рисковых герцогов».[70]

Я бросила взгляд на двух игроков в бильярд. Один готовился к удару и стоял ко мне задом, другой настраивал проигрыватель-автомат. Я вздохнула, вышла за дверь и направилась по Первой авеню к метро.

БЕГИ, ХВАТАЙ, ЦЕЛУЙ

Правдивая исповедь одинокой девушки

Ариэль Стейнер

ЕЖЕГОДНЫЙ ЧЕМПИОНАТ США ПО БЕЙСБОЛУ ВЫБИЛ МЕНЯ С ПОЛЯ

Иду я как-то вечером по Первой авеню и вдруг замечаю винный погребок. Внутри компания доминиканцев теснится у экрана телевизора, и я захожу узнать, что такое они смотрят. Оказывается, это четвертая игра ежегодного Чемпионата по бейсболу: «Янки» против «Брейвз». Я облокачиваюсь на стойку, смотрю на экран, и через несколько минут я уже захвачена игрой.

На восьмой подаче Джим Лейриц наносит удар при возвращении на исходную позицию и сравнивает счет, после чего весь погребок разражается громкими радостными возгласами. В порыве чувств я хлопаю своей ладонью о ладонь мужчины за стойкой, и в этот момент в бар входит тощий парень в пуловере, со стаканом пива в одной руке и сигаретой в другой. У него огромная шевелюра, под стать моим надеждам. Парень встает рядом со мной и начинает выкрикивать и улюлюкать с таким нарочитым энтузиазмом, что доминиканцы поднимают его на смех. Я тоже смеюсь, потом разглядываю его несколько мгновений и спрашиваю:

– Тебе действительно так нравятся «Янки» или ты просто притворяешься?

– Забавно, что ты об этом спрашиваешь, – отвечает парень. – Дело в том, что я учусь на отделении актерского мастерства. На завтра каждому задано подготовить свою инсценировку. Я сделал аудиозапись первой части игры, когда «Янки» проигрывали 6:0, и собирался под нее разыграть, как рву на себе волосы в припадке отчаяния. Но если «Янки» в конечном счете выиграют, то моя неадекватная отрицательная реакция будет выглядеть несколько иронически.

– А где ты учишься? – спрашиваю я.

– В Уильямсе! – отвечает он с непередаваемой интонацией. – Слыхала про такое заведение?

Ненавижу, когда со мной так разговаривают. Надо поставить его на место. Поэтому я говорю:

– Ты сейчас произнес это с таким апломбом. Пожалуй, мне следовало ответить так, словно Уильямс – безвестный колледж, о котором никто и не слыхал. Сказать что-нибудь типа: «Уильямс? Это такое сельскохозяйственное училище? В Айове? С двумя сотнями студентов?» Разумеется, Уильямс хорошо всем известен. Так что нечего выставлять меня дурочкой.

– А ты сама, где училась?

– В БРАУНЕ!

Он поднимает брови, словно ему нравится то, как легко я срываюсь с тормозов. Я довольна тем, что мой шутливый тон его не оттолкнул – ведь с парнем, который не воспринимает беззлобного подтрунивания, у меня точно ничего не получится. По мере того как игра продолжается, мы исподтишка поглядываем друг на друга. Я все меньше и меньше думаю о чемпионате и все больше и больше – о парне. На девятой подаче мы знакомимся. Его зовут Даррен.

Болельщики на десятой трибуне издают вопль, когда Берни Уильямс добегает до базы. Потом Уэйд Боггс наносит удар, счет становится 7:6 в пользу «Янки», и парни улюлюкают и орут так, словно наступило второе пришествие. Я размышляю о том, что бейсбол напоминает секс: в этом виде спорта энергия на всем протяжении матча распределяется неравномерно. Время от времени наступают такие вот приливы возбуждения, за которыми следует короткое затишье, а затем – очередной всплеск.

Во время одного из периодов затишья я бросаю взгляд на Даррена и нарочито игриво говорю:

– А с тобой весело смотреть бейсбол.

– Ах, Ариэль, Ариэль! – откликается он притворно-страстным тоном, однако я чувствую, что это не совсем шутка.

«Янки» выигрывают матч, и все в баре обнимаются и целуются, потому что теперь счет в чемпионате сравнялся. Я целую какого-то старого мужика, сидящего на ящике, а потом выжидательно смотрю на Даррена. Но он меня не целует. Он просто улыбается. Мы выходим на улицу, и Даррен зажигает сигарету. Я замечаю, что он как-то неловко ее держит, словно он не настоящий курильщик, и догадываюсь, что он, возможно, начал курить, чтобы лучше вписаться в актерское окружение.

Я спрашиваю, не проводит ли он меня до метро, и, когда мы доходим до станции, прислоняюсь к входной двери и устремляю взгляд вдаль, стараясь потянуть время. Мой провожатый некоторое время смотрит на меня, а потом обхватывает мое лицо ладонями и страстно целует меня, словно желая совратить прямо на месте. С каждой секундой этого долгого поцелуя я все больше впадаю в прострацию и начинаю думать о том, что «Янки» вполне могут победить на чемпионате. Я спрашиваю себя: будем ли мы тогда с Дарреном отмечать победу вместе, и насколько это окажется романтично, если только вообще будет?