И снова хранители Версальского договора отреагировали формальным протестом. Они охотно дали Гитлеру то, в чем отказывали Штреземану и Брюнингу, и это в то время, когда они могли без всякого труда сдержать его. Почему другие страны упустили столь благоприятный шанс? Возможно, потому, что верили, что больше не могли отказывать Германии в обычных проявлениях суверенитета. Если посмотреть более пристально, то оказалось бы, что они фактически корректировали совершенную ими в прошлом ошибку. Добиваясь послаблений со стороны Гитлера, они старались не чинить ему никаких препятствий, что было крайне неразумно. Все выглядело так, как будто они пустили дело на самотек.

Достаточно долго мы безрезультатно добивались в Женеве предоставления Германии равных прав законным порядком. Гитлер преуспел в достижении такого же результата противоправными способами. С его точки зрения, происшедшее выставляло дураками не только другие страны, но и нас, кто представлял Германию в Лиге Наций. Восторжествовало беззаконие, определившее характер дальнейших действий Гитлера. Он начал проводить в отношении других стран политику вседозволенности, как будто стал обладателем капитала, который он мог потратить по своему усмотрению.

Германия продолжала наращивать вооружения, не имея союзников. В иностранном политическом комитете рейхстага (примерно в 1928 году) национал-социалисты пели гимн, славящий Италию. Штреземан тогда мимоходом заметил: «Назовите мне любую войну, которую итальянцы выиграли бы сами!»

Первый официальный контакт между национал-социалистами и фашистами, встреча между Гитлером и Муссолини в Венеции в 1934 году, не имел успеха. Глава пресс-департамента министерства иностранных дел Ашман прибыл к нам в Берн с их встречи и сообщил, с каким презрением Муссолини общался со своим подражателем Гитлером. Тогда Минье, глава швейцарского военного министерства, спросил, возможно ли, по моему мнению, в будущем более тесное сотрудничество этих двух лидеров. Я искренне ответил отрицательно, но развитие конфликта в Абиссинии (Эфиопии) показало, что я оказался не прав.

Швейцарцы подозрительно относились к любому сотрудничеству между Гитлером и Муссолини. Они полагали, что их раздавят между соседями, находившимися на севере и на юге. Опасения усилили существовавшие в Швейцарии франкофильские настроения. Швейцария всегда получала выгоду благодаря равновесию сил, существовавшему между Францией и Германией, но симпатизировала скорее Западу (то есть Франции). Любой, кто думал иначе, испытывал проблемы.

Возрожденная в то время идея объединения Германии с Австрией не встретила поддержки в Швейцарии. Швейцарцы хотели сохранять границу с маленькой Австрией, чтобы не оказаться в окружении трех великих держав. Они опасались, что соседи могут маршем пройти через их страну, в которой пересекались все пути сообщения. Я же придерживался мнения, что Швейцария только выиграла бы от такого объединения, хотя и чувствовал, что Швейцария должна понять, что, если аншлюс состоится, транспортные потоки между Германией и Италией пройдут через Бреннер (пограничный перевал Бреннер (1314 метров), в Тироле, через него проходит автомобильная дорога между австрийским Инсбруком и итальянским Больцано (до 1918 – 1919 годов – австрийский Боцен). – Ред.). Больше не будет никаких соблазнов, чтобы германская армия вошла в Швейцарию, встав между Францией и восточными союзниками, если Австрия станет частью Германии.

Швейцарцы более серьезно относились к национал-социалистам, чем к итальянским фашистам. В общем-то они были правы. Итальянские faceva il fascista «играли» в фашизм, как будто находясь на сцене, в то время как немцы в их отношении к национал-социализму были серьезны, методичны и последовательны. Швейцарцы не воспринимали нас персонально как представителей рейха, чтобы иметь возможность порицать методы Гитлера.

Встречались швейцарцы, не питавшие никаких предубеждений, с которыми легко было иметь дело. Дипломаты, находившиеся за границей, оказались между двух фронтов. Однако нам было гораздо легче защищать германские интересы в Швейцарии, чем отстаивать их перед партийными руководителями своей собственной страны.

Многие швейцарские семейства принимали нас дружелюбно, относились к нам с симпатией, что вытекало из дружбы с самыми значительными из них. Нас всегда привлекала духовная и моральная стабильность Швейцарии, широта культуры, благотворный здравый смысл и полный порядок, доминировавшие в этой прекрасной стране. Мы ощущали, что перед нами поставлена достойная задача и она может быть выполнена.

Стабильное федеральное дипломатическое ведомство Швейцарии, не подвергавшееся влиянию цензуры со стороны парламента, управлялось путем мудрого саморегулирования, но в то же время достаточно авторитетно. Я до сих пор с удовольствием вспоминаю о своих встречах с Моттой, Геберлином, Шультессом и многими другими.

В дипломатических кругах мы не испытывали никаких трудностей из-за разногласий между странами. В частности, в Осло я находился в дружеских отношениях с британским послом в Норвегии Уингфилдом, мы иногда одалживали у него лодку и плавали на ней по фьорду. В Берне я также находился в приятельских отношениях с послом Кеннардом – частично благодаря личной склонности, а может быть, в связи со своими обязанностями, ибо мне казалось, что Британии суждено сыграть существенную роль в попытках преодоления европейского кризиса.

Тот факт, что меня нередко привлекали, как я вспоминаю, свойства английского и скандинавского характеров, вовсе не означало, что я не испытывал влечения к другим нациям, например к представителям народов, говорящих на романских языках. Не знаю ни одной иностранной державы, где мне доводилось бывать, которая бы мне не нравилась.

Центральное положение Берна позволяло легко совершать поездки во всех направлениях, расширяя таким образом собственный кругозор. Мы стремились завершить наше представление о Европе, совершив поездку в Англию. Нам нравилось находиться в соседней Франции, навещая в Париже наших друзей, немецкого посла Кестера и его жену. Время от времени мы ездили в Италию.

В самой Швейцарии мы также посетили множество мест. Не стоит говорить о том, что, пользуясь любой возможностью, мы отправлялись в Германию, чтобы посмотреть, что там происходит. Наша страна была захвачена революцией, и, чтобы соответствующим образом служить Германии за границей, нам следовало знать, что происходит на фронтах этой революции.

Нюрнбергские партийные съезды, на один из которых меня пригласили, оставили необычное впечатление. На улице люди действительно иногда кричали нам вслед: «Вон идут дипломаты, негодяи». Но нас всегда размещали соответствующим образом, а на стадионе обеспечивали хорошие места. Мы познакомились с истинными национал-социалистами, с вступившими в партию позже, с попутчиками, наблюдателями и с теми, кого допускали разделить искусственно созданную атмосферу массового энтузиазма.

Я присутствовал на одном из таких событий, когда Рудольф Гесс, «уполномоченный фюрера», выкрикнул «Гитлер – это Германия, а Германия – это Гитлер!», вызвав нескрываемое замешательство среди германских лидеров. И когда подошла пора, некоторые непримиримые враги рейха ухватились за это высказывание, как официальное доказательство того, что сместить Гитлера непросто, за ним стоит рейх.