— Трини, вам денег на продукты хватает?

— Трини денег всегда хватает. Трини умеет выкрутиться, — заявляет она хвастливо. — Трини — это не Долорес. Она экономна. У нее полный порядок. Она ни крошки не выбросит. Она…

Конечно, Трини довольна собой. Наверное, кастильская спесь. Но даже самые великие умы грешат порой этим недостатком. Белье починено, все пуговицы пришиты, в шкафах — полный порядок, и кажется, что, освободившись от слоя пыли, они прямо лучатся довольством. Трини заменяет лампочки, вычищает пепельницы, вытряхивает из корзин бумаги, выбрасывает мусор. Собаку кормит регулярно. Феерия.

Я забеременела. Что ни день, то сюрприз для меня: сочный бифштекс, изысканный салат. Однажды она принесла мне завтрак в кровать. Тревога моя нарастает. Но она:

— Не волнуйтесь. Трини заботится обо всем. Трини не Долорес. Трини…

Мы качали головой, испытывая мимолетные угрызения совести по отношению к Долорес и ее стоптанным шлепанцам. «Вы слышите, как чирикают воробьи? Они поют мне хвалу», — говорит инфанта у Монтерлана. Трини была своего рода инфантой, скрывавшейся под суровой непривлекательной внешностью. У меня случился выкидыш. Жак пришел в больницу навестить меня через четыре дня после того, как это случилось.

— Ты ведь еще не знаешь… Трини… — начал он, посмеиваясь, но все же с озадаченным видом.

— Что Трини?

— Сегодня утром она улетела в Испанию, не предупредив и не оставив даже записки… Я узнал это от соседки, та видела, как Трини садилась в такси, чтобы ехать в Орли.

— Трини?

— Да, Трини. Но самое потрясающее…

— Что?

— Вместе с ней исчезли все мои рубашки, все рубашки Даниэля, столовое белье и полотенца.

— !!!

— Час спустя после ее отъезда я встретил Виолетту (еще одна испанская знаменитость улицы Жакоб), и она сказала мне: «Так, значит, Трини вас покинула? Вы бы хоть отвезли ее в Орли на машине, у нее было столько багажа!»

Хоть я еще не совсем оправилась и обоим нам было невесело, мы не смогли удержаться от смеха.

Долорес, добрая душа, покидает улицу Сены, чтобы вновь водвориться на улице Жакоб. Думаю, ей просто было там скучно. И к тому же она поругалась с управляющим.

— Он хотел заставить меня мыть стены на лестнице. Разве это входит в обязанности консьержки? Само собой, я ему ответила: «Может, вам еще и ноги помыть?» А ему это не понравилось…

Однако это не мешает ей теперь чувствовать себя у нас незаменимой. При первом же замечании:

— Да, конечно, жаркое подгорело, но зато все ваши рубашки целы!

На самом деле все не так-то просто. Перед отъездом Трини открылась Виолетте:

— Дольше я оставаться не могу. Они мне слишком дорого обходятся.

И действительно, все эти бифштексы, сардины и другие кулинарные роскошества необъяснимы, если только бедняжка не вкладывала в них и свои деньги тоже. Я задумываюсь.

Долорес. Теперь мне все ясно. А раньше я никак не могла понять. Вы мне говорили: «Она великолепна», — а все предыдущие хозяйки говорили: «Она никудышная».

— Вместо того чтобы мне ее рекомендовать, ты бы лучше меня предупредила.

Ло. Да ведь у вас же всегда такая прислуга…

И все же я понимаю: если Трини всегда говорили, что она «никудышная», ей захотелось взять реванш. Наше восхищение, должно быть, раззадорило ее. Я почти благодарна ей за то, что несколько недель пребывала в прекрасной иллюзии.

Она говорила:

— Я останусь в вашем доме, пока девочки не выйдут замуж.

Она говорила:

— Ни о чем не думайте, работайте…

Она говорила:

— Вы мне стали как дочь родная.

Что ж, все это время она просто подлаживалась к нам? Как-то я с блюдом в руках поскользнулась на брошенной детьми авторучке и сильно ушибла бедро. Она упала в обморок. Она говорила:

— Вы слишком много работаете. Вы работаете, как женщины в моей стране. Мне вас жаль.

Она вздыхала, проходя мимо моей пишущей машинки, словно это орудие пытки.

— И все это время она только и думала, как бы унести ваши рубашки, — возмущается Долорес. — Эх, попадись она мне!

Все это время… Нет, вряд ли. Я думаю, что все это время она думала, как было бы приятно жить в кругу настоящей семьи и чувствовать себя полезной, нужной, незаменимой, и чтобы ее хвалили, чтобы ее благословляли каждую секунду, — разве мы все не мечтаем об этом? Но такая радость дорого стоит, и как многие бедняки, она считала, что если уж давать, то обязательно деньги. А потом ей вдруг все это надоело, она видела, как тают ее сбережения, а может, и сама стала сдавать… Но смириться с тем, что она уже не совершенство, не чудо, она не могла… Она сбежала. А уж коль скоро она сбежала, перечеркнула, уничтожила свой образ, почему же заодно не прихватить и наши рубашки?

Полина, за завтраком:

— Знаешь, мама, по-моему, ты прогрессируешь.

— Вот как?

— Да. Когда я была маленькой, ты чаще сердилась и веселой такой не была, ты все время хотела навести порядок. Я и правда считаю, что ты прогрессируешь.

— Спасибо, дорогая.

Звонок в дверь. Молоденькая девушка, брюнетка, очень миловидная, страшно смущенная.

— Вы не можете уделить мне несколько минут? Мне нужно поговорить с вами с глазу на глаз.

Несколько озадаченная, я провожу ее к себе в комнату.

— Извините меня, ради бога… Я знаю, что у вас очень мало времени… Но я боялась, что в письме… Мне посоветовали поговорить с вами лично…

Я стараюсь подбодрить ее. Очень рада познакомиться… Если я чем-то могу помочь…

— Меня зовут Сильветта, Сильветта Ренар. Мне девятнадцать лет. Мои родители… в провинции… я одна в Париже… Нашла комнату возле Сорбонны, но мои средства… я искала работу… только-только начинаю. Зарабатываю в месяц… но эти комиссионные…

Я все еще не понимаю. Просит взаймы? Что-то они зачастили ко мне после оасовца и дамы, которой нечем было платить за квартиру.

— Вы, наверное, из «Католической взаимопомощи»?

— О нет! — (На одном дыхании.) — Я очень близкая подруга Даниэля.

Молчание. Мне становится не по себе.

— Он мне не…

— Да, мне хотелось… представиться самой. Так деликатнее…

Снова молчание. Мое смятение нарастает.

— О, если бы я не попала в такое трудное положение, о котором… из-за которого… я бы никогда не решилась… я бы никогда не позволила себе…