Собственно, так оно все и работает, пока у воспроизводственного контура есть возможность для устойчивого развития, т. е. система может расширяться или же у нее есть серьезный ресурс для оптимизации. А вот дальше начинаются проблемы.

Дело в том, что расширение системы (или оптимизация структуры экономики) приводит к тому, что совокупный спрос каждый год растет, что дает дополнительный резерв рентабельности. И можно, пусть немножко, поэкспериментировать – профинансировать венчурный проект, сделать что-то сложное и неординарное и т. д. В общем, максимально позитивно использовать то, что называется предпринимательским риском. А вот когда этот ресурс развития начинает сокращаться, система входит в кризис. Как я уже отмечал, при капитализме система финансирования инноваций является важной составной частью воспроизводственного контура, и если ресурсов на такое финансирование нет, то в кризис входит вся система.

На первом этапе это просто означает сокращение тяги к риску, понимаемому как нежелание банков входить в длинные и сложные проекты, поскольку, не имея реальной информации, они начинают аппроксимировать на будущее сегодняшние негативные реалии. И, соответственно, переносить этот негатив на все большее и большее расстояние по времени. Если это явление носит локальный характер, то вполне соответствует концепции «циклической теории», которая объясняет периодические колебания экономической конъюнктуры, именуемые в марксистской политэкономии капитализма кризисами перепроизводства.

Отметим, что сама по себе циклическая теория в рамках развития экономики не только соответствует реальности, но и является методом стимулирования финансового сектора к повышению активности. Банкам объясняют, что спад всегда локален, а потому нужно аппроксимировать на будущее не текущий спад, а средний лет за восемь – десять рост, а потому ни в коем случае не прекращать кредитование. Именно по этой причине так любят власти слово «рецессия», ведущее свое происхождение из циклической теории и означающее временный спад, на который не следует обращать слишком уж много внимания.

И действительно, пока имеет место реальная рецессия, т. е. временный (циклический) спад, аргументы действуют, банки продолжают финансирование, все замечательно. Проблемы возникают в тот момент, когда становится понятно, что речь идет не о классической рецессии. Как это было в 70-е годы, когда спад продолжался практически непрерывно 10 лет, как это происходит сейчас, когда спад идет уже с 2008 г.

Разумеется, тут можно (и нужно!) врать народонаселению и предпринимателям, но банкам особо не наврешь – даже если они вынуждены использовать фальсифицированные статистические показатели МВФ и ФРС, все равно у них достаточно информации об экономической конъюнктуре, чтобы понимать, что происходит в реальности, есть ли воспроизводство капитала в реальном выражении, а не на бумаге.

В этот момент государство (и финансовая элита) должны принимать какие-то меры. Если этого не сделать, то вся система останавливается – поскольку спрос перестает балансировать производство в рамках воспроизводственного контура и экономика начинает сокращаться. Отметим, что, с точки зрения богатой части населения, ничего страшного в этом может и не быть, она может даже богатеть. Но более или менее последовательное сокращение воспроизводственного контура неминуемо влечет за собой одно из двух последствий – либо его распад на несколько меньших и, соответственно, более примитивных контуров, либо – его поглощение соседними, более успешными. Сегодня второй вариант исключен, поскольку по всей планете воспроизводственный контур только один, зато первый уже начинает себя проявлять.

Поскольку производство в условиях экономического спада обычно имеет серьезный резерв мощности, речь может идти только о стимулировании частного спроса. Механизмы тут могут быть разные, об этом я писал, но суть при этом одна: нужно обеспечить постоянный рост частного спроса, что создает каждый год дополнительный резерв, позволяющий банкам компенсировать риски залезания все дальше и дальше по времени (т. е. расширение того периода, в рамках которого балансируются доходы населения с масштабом текущего производства) в учете возврата кредитов.

Отмечу, кстати, что именно в этом месте причина такого страха перед инфляцией, который испытывает финансовый сектор. Дело в том, что планирование реального сектора можно осуществлять в натуральном выражении и в этом смысле инфляция не критична («была шестеренка – чекушка, и осталась шестеренка – чекушка!», анекдот времен антиалкогольной кампании). А вот для банков, особенно если планирование осуществляется на много лет вперед, высокая инфляция часто оказывается критичной, слишком большие убытки могут вылезти.

Я не буду сейчас продолжать эти рассуждения (этой теме будет посвящена отдельная глава), но смысл этой модели состоит в том, что в воспроизводственном контуре все время увеличивается объем учитываемого спроса – за счет удлинения периода учета. Этот способ, как показал опыт последних десятилетий, может работать достаточно долго (с учетом привходящих обстоятельств, в частности расширения западных рынков в 90-е годы), но рано или поздно и он заканчивается.

При этом, как показывает опыт XIX и ХХ вв., рост человеческого оптимизма намного опережает процессы углубления разделения труда. Как только в воспроизводственном контуре устанавливается более или менее устойчивый рост, почти все участники экономической деятельности аппроксимируют этот рост на максимальное будущее и начинают действовать исходя из этого обстоятельства. Банки начинают кредитовать производителей направо и налево, риски производителей резко падают (за счет роста рисков финансового сектора, разумеется), начинается экономический бум. Он в том числе сопровождается ростом частного и государственного спроса, поскольку зарплаты растут, число рабочих мест – тоже.

При этом уже через несколько лет обнаруживается, что кредиты выдавались все-таки не совсем наобум, а в расчете на будущий конечный спрос. И если он растет не так быстро, как хотелось бы оптимистам (в том числе потому, что доходы домохозяйств и государства приходится все больше и больше отдавать финансовому сектору, а не направлять на потребление), то возникает ситуация, в которой либо производители не могут вернуть кредиты, поскольку недополучают доходов, либо же возврат этих кредитов ведет к необходимости резко сокращать расходы, уменьшать зарплаты, урезать число рабочих мест. То есть начинается локальный спад.

Это, как понятно, описание стандартных экономических циклов (которые, напомню, марксисты называют кризисами перепроизводства, поскольку в периоды падения темпов роста образуются явные товарные излишки, совокупный спрос падает) с точки зрения пульсации воспроизводственных контуров. Развивать дальше эту тему мы не будем, поскольку после кризиса вновь наступает стадия роста. Если только…

Если только воспроизводственный контур не вышел к границам возможности своего развития и не может эти границы расширить. Фактически это означает, что эффективность некоторых отраслей (количество их все время будет увеличиваться) начинает падать. Экономическая политика (основанная на первых двух из описанных выше способов) может увеличить сроки выхода на эти критические моменты, однако рано или поздно это все равно произойдет. И никакие инвестиции не помогают, поскольку в полном соответствии с логикой Адама Смита резерв роста эффективности исчерпан. Это дает нам основания сделать принципиальный вывод. При капитализме кризисы бывают двух принципиально различающихся видов: циклические и некоторые другие кризисы, которые мы в рамках нашей теории назвали кризисами падения эффективности капитала (в дальнейшем для краткости мы их будем называть ПЭК-кризисами).