она закрыла бы лицо руками и закричала от ужаса, ты бы наверняка заметил это. Ваша любовь стала бы только воспоминанием. Может быть, Ремиде и хранила бы верность этой памяти, у нее хватило бы душевных сил не предать твою память. Возможно, она искала бы на твоем израненном лице то место, на котором можно было бы запечатлеть прощальный поцелуй, место, не тронутое ожогами. А может быть, она, сделав над собой усилие и зажмурившись, просто смогла бы поцеловать тебя. Но холод этого поцелуя на всю жизнь застыл бы на ее губах, и она чувствовала бы его постоянно.

Я воспрепятствовал всему этому, не пустив ее к твоей постели. Столько лет, столько месяцев, столько дней прошло с тех пор. Я больше не видел Ремиде. Может, у нее теперь есть муж и дети. Но я уверен, что она все еще любит тебя.

Ремиде и сегодня больше предана тебе, чем тому мужчине, с которым ее связала судьба.

И этим счастьем ты, Недждет, обязан своему верному Хомонголосу.

Да, человек, который любит и любим, который умирает так, может вечно спать спокойным счастливым сном.

* * *

Но вернемся к тому, что я хотел сказать. Сегодня ночью, лежа под открытым небом лицом к звездам с открытыми глазами я видел сон. Вся наша дружба, наши совместные годы прошли перед моим взором, как обрывки старого фильма. Я хочу и тебе рассказать об этом.

Каникулы заканчиваются. Школа открывает свои двери… Только что начались занятия.

Записывают новых учеников, проходят вступительные испытания, составляют расписание занятий. Во дворе школы сохнут свежевыкрашенные парты.

Я брожу один в какой-то смутной тоске. Школа еще пока пустынна…

Еще никто из друзей не пришел. Никого нет, кроме двадцати-тридцати холостых студентов, проводивших каникулы в школе.

Из тех, кто живет дома, пришел пока только я один. Один из учителей сказал:

— Браво, Зия! Значит, ты любишь школу больше своих товарищей. Ты пришел еще до начала занятий!

Старший смотритель, улыбаясь, вмешивается в разговор:

— Он не пришел, его привезли, господин… Под охраной, как возят в тюрьму или в ссылку. По-моему, никакого значения не имеет то, что он прибыл раньше других.

— Нет, господин смотритель… Не надо меня так унижать в присутствии господина учителя! Я уже исправился.

Смотритель снова улыбнулся:

— Дай Аллах, Зия, дай Аллах. Я надеюсь на это. Ты уже вырос. Может быть, в этом году ты нас порадуешь…

Мы приветствуем друг друга ласковой и добросердечной улыбкой и расходимся. Да, это последний раз, когда мы так улыбаемся, до конца учебного года больше не будет такой возможности.

Может, завтра, а может, даже сегодня вечером меня начнут преследовать за мои проделки — и господин мой старший смотритель, который в школе исполняет роль начальника полиции, приступит к осуществлению жестких мер в отношении моей особы.

Я до сих пор отчетливо помню все перипетии моей борьбы с этим бедным служителем закона.

Кто знает, сколько раз он набрасывался на меня с палкой, сколько раз я разбивал ему голову, бросая комья льда и камни? Сколько раз я ставил ему подножки в темных коридорах школы? Кажется, в этом году бедняга заметно постарел и обессилел, да поможет мне Аллах!

Смотритель сказал учителю правду. От меня страдали не только домашние, но и весь квартал. Все с нетерпением ждали начала учебного года. Для них это был день спасения. Меня силой бросали в телегу и отвозили в школу, после чего восемь-девять месяцев отдыхали от моего присутствия.

Из-за моего поведения мне не разрешалось уже в первые недели после начала учебного года возвращаться домой на выходные. Я должен был по пятницам оставаться в школе, и моя семья могла отдыхать от меня в течение всего года.

Иногда я убегал, выпрыгивая из окон или проскакивая в дверь, когда кто-нибудь заходил, но домой все равно не попадал. Меня ловили по дороге и возвращали в школу. Даже если меня не настигали, мне самому приходилось возвращаться в школу добровольно, после того как заканчивались последние имевшиеся у меня гроши.

В тот день я ходил по школе, засунув руки в карманы новенького, еще не порванного костюма, и с видом философа исследовал все, что меня окружало.

В этом году не нужно было долго прятаться за дверями школы, чтобы, улучив удобный момент, сбежать. Рядом со школьным садом раньше стоял дом, одна стена которого выходила прямо в сад. Теперь этот дом сломали. И я мог, перебравшись через развалины, без труда оказаться прямо на улице. В нашей общей спальне я также обнаружил запасной выход: к одному из окон вплотную приближались ветви большого дерева. Теперь я мог в любую ночь, когда мне вздумалось бы посидеть под луной в саду, спуститься из спальни вниз по этому дереву. Для меня это было легче, чем сходить вниз по ступеням лестницы.

В подвале я остановился перед тусклым запыленным окошком и долгое время размышлял. Для меня это место являлось источником воспоминаний. В школе помимо меня было еще несколько отбившихся от рук разгильдяев, и нередко директор запирал нас всех вместе за ту или иную провинность в этом подвале. Здесь я проводил немало времени днем и даже ночью. Если со мной находились товарищи, мы изыскивали способы поразвлечься: то боролись друг с другом, то дрались по-настоящему. Иногда мы рисовали мелом на полу шашечные клетки или девять камней[14] и за игрой неплохо проводили время.

И в этом году я наверняка должен был провести не один день в том подвале. Я остановился у окошка, нагнулся и заглянул внутрь. Да, правление школы действительно поступает безответственно… Приказало оштукатурить, побелить классные комнаты и спальни, а вот о подвальном помещении никто не позаботился. На стенах подвала по-прежнему красовались мои надписи, сделанные мной в прошлом году рисунки, карикатуры. Поскольку я являлся здесь самым частым гостем, я счел подобный недосмотр явным неуважением к моей персоне. Разве для этого парня нельзя было подготовить квартиру? Ведь чтобы начать рисовать заново, ему понадобится чистая оштукатуренная стена! Но оспаривать решения дирекции с моей стороны было бы глупо.

«Кто прочитает свиток любви и верности и кто услышит?» — пришли мне на ум строки стихов.

Следовательно, я сам должен был позаботиться о себе. Я огляделся. В саду, к большому моему сожалению, ничего не было, кроме земли и полведра воды. Но для сообразительного и неглупого парня и этого достаточно.

Я бросил в ведро с водой несколько пригоршней земли и размесил получившуюся грязь. Затем я