– Хорошо, что дочь живет не здесь, – подумал Старик.

– Я понял, Воин, – он бросил в камин небольшую щепку горного дерева, и через мгновение там уже ревело и билось пламя. Горное дерево тысячи лет копило жар солнца, и не было лучшего топлива ни в горах, ни в долине, ни за горами.

– Зачем тебе Меч? – угрюмо спросил Старик. – ЧТО ты будешь с ним делать?

– Что?! – Воин, захохотав, с громом обрушил на стол бронированный кулак. – Вот что!!! Я мирный человек, Старик. Мирный – и не хочу, чтобы у меня были враги. И их у меня не будет! – Новый взрыв хохота потряс комнату. – Не останется!!

Резко оборвав смех, он наклонился вперед, почти к самому лицу Старика.

– Так ты проведешь меня, Маграв? Или…

– Проведу.

Кривя рот в усмешке, Воин откинулся назад, не торопясь нацедил себе кубок вина, и также не торопясь выпил.

– Правда ли, – снова заговорил он, – что и ты шел к мечу в свое время?

Старик кивнул.

– И что любовь к этой женщине остановила тебя на пути к власти над миром?

– И заставила до конца дней поселиться здесь, – закончил Старик. Вновь не лгут легенды.

– Что же… Ты сделал выбор, а я делаю свой. Мы выйдем на рассвете.

– Пусть так.

Они вышли на рассвете – всадник со Стариком, и направились в обход горы. Гора называлась Аграт, но Воин этого не знал.

– Это потухший вулкан, – объяснил Старик, – и в его кратере хранится Меч. Отсюда до него – два часа пути.

Воин резко повернулся в седле.

– Два часа?!

– Если по прямой, – пояснил Старик. – Но нам придется обходить Гору с востока, и хорошо, если успеем за два дня. Да и… Дорога опасна, господин. Не думаю я, что в человеческих силах ее пройти.

– Ты-то жив, – буркнул Воин, – хотя я слышал, идешь туда не впервые.

– Но мне не нужен Меч.

Через шесть часов они обогнули Гору, и Воин увидел, наконец, дорогу, о которой говорил Старик. Вулканический конус был словно рассечен глубоким ущельем, наклонно поднимающимся к самой вершине. Видимо, когда-то здесь текла лава. Склоны ущелья заросли лесом, как и вся гора, а по дну его струился ручей.

– Что же, – произнес Воин, насладившись картиной, – идем.

– Коня придется оставить здесь, – быстро сказал Старик. – Он не пройдет и десятую часть пути. Привязать его лучше вон под тем уступом – и от дождя защита, и от ветра.

– Это не опасно?

– У подножья Горы нет хищников, – безмятежно отозвался Старик. – Они боятся Дракона.

– Они – животные, – презрительно бросил Воин. – А человеку свойственно побеждать страх. Тем он и отличается от хищников.

– Если бы! – подумал Старик, бредя к скале вслед за Воином. – Если бы человек отличался от животного лишь этим! Как просто все было бы! И как мерзко. К счастью, ты не прав, Воин. На беду ты не прав. На беду себе, и к счастью для людей.

Не доходя до каменной стены, Воин резко остановился, вглядываясь. Старик подошел и стал рядом.

– Что это?! Что это такое?!

Под самой скалой, скрытые между валунами, громоздились кучей седла и сбруи.

– Что это?!

– Я всегда отпускаю коней, – ответил Старик, – и всегда складываю сюда седла. Вас очень много, Воин, и все-таки, никто еще не прошел… Никто.

– Я пройду.

Вскоре над путниками нависли склоны ущелья.

Тропа теперь круто пошла вверх, и Воину часто приходилось останавливаться, поджидая своего провожатого. Тропа петляла, поминутно разделяясь, ложные ответвления уводили в нагромождение лавовых глыб или терялись в буреломе. Один – Воин это прекрасно понимал – он не осилил бы дороги и за месяц. И все же медлительность Старика раздражала его.

Вечером они подошли к старому кострищу, и Старик, повозившись немного, развел огонь.

– Воин?

– Да.

– Приготовься.

– К чему?

В ответ Старик лишь пожал плечами. Он понятия не имел, что придумает Гора на этот раз. Она никогда не повторяла своих шуток, и лишь Дракон в конце пути был одним и тем же.

К воротам Дракона они вышли лишь к вечеру следующего дня. Первым их увидел Воин – и остановился, поджидая Старика. Две скалы возвышались впереди, перегораживая ущелье, так, что между ними оставался лишь узкий проход. Старик тоже увидел ворота, и Воина перед ними, в измятых обгоревших латах, сжимающего в руках зазубренный боевой топор. Дорога изрядно потрепала его, то камнепадами, то невесть откуда возникающими черными волками, нападавшими всегда со спины, и всегда по трое, то сгустками огня, слетающими с краев ущелья. Но Воин прошел, и глаза его все также твердо сверкали в прорези шлема.

– Это ворота. – Сказал Старик. – Дальше ты пойдешь один. Ты не передумал… Насчет своих врагов? Ты ведь доказал, что можешь дойти до вершины Горы, и повернуть сейчас – поступок столь же смелый…

– А власть? – усмехнулся Воин.

– А нужна она тебе? Власть – доказательство твердости. Придя сюда, ты все доказал…

Воин повернулся спиной к воротам, и в упор посмотрел на Старика.

– Семейная жизнь изменила тебя, Маграв, – произнес он. – Ты забыл, что есть власть ради Власти.

– Что же, иди.

Затем была тишина, и удар в тишине – один-единственный. Медленно-медленно Старик поднялся с камня, на котором сидел, и пошел к воротам. Первое, что он увидел, миновав каменную щель, был Воин. Старик поспешно отвел взгляд и встретился глазами с драконом.

– Все растешь, – прошептал он, – ну, здравствуй…

Потрепал чудовище по броневой чешуе, терпеливо подождал, пока раздвоенный на конце язык прошелся по нему с ног до головы, а затем направился к крутой каменной лестнице в дальнем конце кратера. Ступени, выбитые в скале много веков назад, вели к полукруглой площадке, с которой открывался вид на окрестности. Здесь же, в нише, стоял меч.

Старик протянул руку и осторожно погладил голубую сталь.

– Надо же, – произнес он с горькой иронией, – сколько лет прошло, а я все так же хочу взять его в руки… И не нужна мне эта сила, и вредна даже, а – хочется…

Затем он пошел вниз, по тропинке на внешнем склоне Горы, и через два часа был у подножья. Чувствовал он себя плохо – сказывалась усталость, да и не только она.

Лита встретила его на полпути, там, где тропинка терялась, исчезая в густой траве.

– Ну как ты?

– Неважно. – Старик пожал плечами. – Завтра надо будет отпустить его коня. Как еще может быть? – Он помолчал, а затем с досадой произнес:

– Каждый следующий злее предыдущего… И никто не хочет добра.