Это было похоже на правду. От шантажа Ира получала бы удовольствие, в этом Лена не сомневалась.

Подруги еще немного поговорили, начальство все не появлялось, что было странно. Наконец, когда Лена уже собралась уходить, Люсе позвонил генеральный и сообщил, что появится минут через сорок.

А еще через несколько минут Лене позвонил Дмитрий Михайлович.

Дмитрий позвонил в дверь родительской квартиры в половине седьмого. Сестра не открывала, он понимал, что она может спать или быть в ванной, но почему-то перестал дышать от страха. Он звонил и звонил, а потом забарабанил в дубовую дверь, подумав, что сейчас поднимет на ноги весь подъезд. Никто из соседей на шум не вышел: дом был солидный, с хорошей звукоизоляцией.

Тогда Дмитрий Михайлович начал рыться в портфеле, наконец нашел нужную связку ключей и медленно, оттягивая страшное, что ждало его в квартире, отпер дверь.

Нонна лежала в постели, отвернувшись к стене, и в первый момент он облегченно вздохнул и тронул сестру за руку. Рука оказалась холодной, ненастоящей, как будто пластмассовой. Он, как был в костюме, сел на кровать рядом с телом сестры и потянул ее за плечо: ему хотелось заглянуть ей в лицо. Глаза Нонны были закрыты, и она все еще казалась Дмитрию спящей. Он погладил ее по лицу, уронил голову на руки и заплакал.

Он не знал, сколько прошло времени, когда поднялся, наконец, с постели Нонны и прошел в прихожую к телефону.

Он не помнил, сколько прошло времени, когда приехали люди в форме, и он отвечал на вопросы, и что-то подписывал, и смотрел, как уносят накрытое простыней тело.

Нонна всегда переживала за него больше, чем за себя. Вчера он видел, что она расстроена, но ему было не до сестры. Он думал только о Ирине и о себе. Ему не пришло в голову узнать, что на самом деле сестру испугало, и он не попытался ее успокоить. А ведь мог бы вспомнить, что Нонна не молоденькая девочка. Что она очень похожа на мать, у которой было слабое сердце.

Слезы все текли, и ему было стыдно перед соседкой Марией Федоровной, когда он звонил в ее дверь. Мария Федоровна, Маша, когда-то вышла замуж за друга отца и дружила по-соседски с мамой, а потом с Нонной. Давно не стало ни отца, ни мамы, ни друга-соседа. А теперь нет и Нонны.

Мария Федоровна зачем-то тоже толклась в их квартире вместе с чужими людьми и тоже отвечала на какие-то вопросы, а потом исчезла. Наверное, вернулась домой.

– Дима, – предложила заплаканная соседка, пропуская его в прихожую. – Давай-ка я тебя чаем напою. Или коньяком. У меня коньяк есть.

– Нет. – Он не хотел ни чаю, ни коньяка. – Я тебе ключи оставлю, ты к нам заглядывай: цветы полить или так просто.

– Нет! Нет, Дима, – замахала она руками. – У вас там ценности всякие. Нет, не проси! Пропадет что-нибудь, я потом вовек не расплачусь. Не проси.

Мысль, что он станет требовать от соседки денег, если «что-нибудь пропадет», была настолько дикой, что Дмитрий даже не сразу понял, о чем она толкует, и чуть не засмеялся, только потом вспомнил, что у него есть непредсказуемая Ирина, и не стал больше уговаривать соседку взять ключи.

– Иди-ка сюда, – Мария Федоровна за руку втащила его в кухню. – Иди-иди.

Она налила большую кружку горячего крепкого чая, который он сразу выпил, и Маша тут же налила ему снова.

– Не знаю, как буду без нее жить, – причитала соседка. – Если бы не Нонна, меня давно бы здесь не было…

Дмитрий Михайлович знал, что когда-то у Маши тяжело болела дочь, и отчаявшаяся женщина чуть не продала квартиру каким-то проходимцам, скупающим за бесценок жилье у растерявшихся от ужасов перестройки москвичей. Нонна тогда через многочисленных знакомых устроила девушку в хорошую клинику, сейчас та практически выздоровела, удачно вышла замуж и растит сына.

– Маша, – спросил Дмитрий Михайлович и протянул соседке флешку, – ты сможешь достать мне запись с камеры наблюдения в подъезде? За вчерашний вечер?

– Смогу, – кивнула соседка. – Сейчас принесу.

Она еще говорила, что старшая по подъезду должна быть дома и они все сделают, но Дмитрий Михайлович не слушал.

Он вернулся к себе, какое-то время ходил по квартире, трогал рукой картины и корешки книг и только потом, понимая, что тянуть больше нельзя, набрал подзабытый номер.

– Лена, – произнес он, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Ты всегда помни, что у тебя есть я.

– Я… помню.

– Нонна умерла.

– Что-о? – закричал голос в трубке, но он уже нажал отбой.

Лена почти не помнила, как оказалась в дверях кабинета Нонны Михайловны, то есть бывшего кабинета. Она стояла и смотрела, как Люся включает компьютер замгенерального. Бывшего замгенерального. Хотела спросить, зачем она это делает, и не смогла.

– Лена! – глядя на нее, по-настоящему испугалась Люся. – Я тебе чай сделаю.

Подруга метнулась в приемную, а Лена тяжело опустилась в Ноннино кресло, пытаясь стряхнуть тупое оцепенение. Компьютер загрузился, автоматически высветилась почта. Лена хотела закрыть программу, но случайно попала в папку «Исходящие».

Ей пришлось несколько раз прочесть короткий текст, пока смысл прочитанного отпечатался в сознании.

Письмо было короткое: «Дима, прости меня. Нонна». А адрес, на который оно было отправлено, совсем незнакомый.

– Этого не может быть, – вслух произнесла Лена. И порадовалась, что голос звучит почти нормально. Ей нельзя впадать в отчаянье: у нее старая тетка, и она, Лена, должна быть сильной.

– Что? – крикнула из приемной Люся.

– Ничего.

Этого не может быть. Нонна была сильной женщиной, недаром она занимала такую высокую должность, и довести ее до самоубийства было очень сложно. Практически невозможно. Нонна волевая женщина, а не изнеженная барышня. Этого не может быть.

Письмо ушло в 17.26, а в это время Нонна уже ушла и заперла кабинет. В это время Люся уже рассказывала ей, что с Нонной что-то не так.

– Люсь, я выключаю компьютер, – Лена поднялась. – Сейчас Марк Семенович придет или еще кто-нибудь.

Лену зазнобило. Ей стало очень холодно в теплый майский день.

– Пей, – Люся принесла чай, заперла дверь кабинета Нонны. Бывшего кабинета. – Ты синяя совсем.

– Нет, спасибо. Я сейчас домой пойду, ты Марку Семенычу скажи, ладно? Что я ушла.

– Скажу, конечно. Только домой тебе сейчас не нужно…

Люся еще что-то говорила, но Лена уже не слушала.

Она точно знала, что Нонна не могла написать этого письма. И не только потому, что ехала в это время домой.

Ее убили?!

Дмитрий Михайлович сидел в плетеном кресле-качалке на веранде дачного дома. Он сидел так почти сутки, с тех пор как накануне, заехав из квартиры сестры на работу, где сотрудники, узнав о несчастье, старались его не беспокоить, добрался до родного надежного дома. Ночью, хотя он и не ложился, ему удалось ненадолго задремать, и, очнувшись, он долго не мог вспомнить, что такое страшное с ним произошло. То, что случилось страшное, помнил, а что именно, вспомнил не сразу, и это было так жутко, что он боялся уснуть снова.