- Идеал мученичества существовал только в умах немногочисленных аскетов, - говорила Моника. - Иначе он превращается в мрачный мазохизм, легкий путь отказаться от обычной ответственности, метод удержать под контролем угнетенный народ...

- Не так все просто...

- Это так, Карл.

Теперь он мог доказать Монике.

Он сожалел только о том, что она вряд ли когда узнает.

Глогер намеревался описать все и положить записи в машину времени, надеясь, что ее когда-нибудь найдут. Странно. Он не являлся религиозным фанатиком в обычном смысле этого слова. Скорее, он агностик. Не убеждение заставляло его защищать религию от циничного презрения Моники, а скорее отсутствие убеждения в идеале, в который она помещала свою веру: идеал науки, как решение всех проблем. Глогер не мог разделить ее веру, и не оставалось ничего, кроме религии, хотя он и не верил в Бога христиан.

Бог, рассматриваемый, как мистическая сила, любой религией, не был для него достаточно персонифицирован. Рациональный ум Глогера говорил, что Бог не существует ни в какой физической форме. Подсознание же утверждало, что одной веры в науку недостаточно. Глогер вспомнил отвращение к себе, которое когда-то чувствовал, и удивился ему.

- Наука фундаментально противоположна религии, - сказала как-то Моника. - Как бы иезуиты не сплачивались и не рационализировали свои взгляды на науку, все равно религия не может признать основные позиции науки, а науке присуще атаковать основные позиции религии. Единственная область, где нет различий и необходимости противоборствовать - это безоговорочное допущение. Человек не может допускать существование Бога. Как только он начинает защищать свое допущение, неизбежна стычка.

- Ты говоришь об организованной официальной религии...

- Я говорю о религии, как противостоянии вере. Кому нужны ритуалы религии, когда вместо них мы имеем более веские ритуалы науки? И не нужно искать им замену, Карл. Наука предлагает солидный базис для формирования систем мысли и этики. И уже не нужна морковка небесного царства и большая палка ада, когда наука может показать последствия поступков и действий; и человек может легко судить сам, правильны или нет эти действия.

- Я не могу принять это.

- Потому что ты болен. Я тоже больна, но, по крайней мере, могу видеть обещание здоровья.

- А я могу видеть только угрозу смерти.

Иуда, как было договорено, поцеловал его в щеку, и их окружили храмовые стражники и римские солдаты.

Римлянам он сказал с некоторым усилием:

- Я король Иудеев.

Слугам фарисеев он сказал:

- Я мессия, который пришел уничтожить ваших хозяев.

Теперь он был обречен, и начинался последний ритуал.

Суд был пестрым - смесь римлян и еврейских законников, в целом не удовлетворяющая никого. Согласия достигли с трудом - после нескольких совещаний Понтия Пилата с Кайфасом и трех попыток приспособить и слить воедино различные системы законов для того, чтобы удовлетворить требования ситуации. Но обоим требовал козел отпущения, и поэтому, в конце концов, результат был достигнут, и безумца осудили с одной стороны за восстание против Рима, с другой - за ересь.

Особенностью суда было то, что свидетели оказались приверженцами пророка. И все же они стремились увидеть его осужденным.

- О, эти мрачные фанатики, - сказал Пилат. Он был доволен.

Фарисеи согласились, что римский метод казни лучше подходит времени и ситуации, и безумца решено было распять. Однако, человек этот обладал влиянием, поэтому появилась необходимость использовать некоторые из испытанных римских методов унижения для того, чтобы показать верующим, насколько он жалок и смешон.

Пилат заверил фарисеев, что проследит за этим, но потребовал, чтобы те подписали документы, одобряющие его действия.

Приговоренный казался почти довольным, хотя и выглядел отрешенно. Он достаточно наговорил во время суда, чтобы погубить себя, но очень мало сказал в свою защиту.

Дело сделано.

Моя жизнь оправдана.

А воины отвели Его внутрь двора, то есть в

преторию, и собрали весь полк, и одели Его в

багряницу, и сплетши терновый венец, возложили

на Него.

И начали приветствовать Его: радуйся, Царь

Иудейский! И били Его по голове тростью, и

плевали на Него и, становясь на колени,

кланялись Ему.

Когда же насмеялись над Ним, сняли с него

багряницу, одели Его в собственные одежды Его,

и повели Его, чтобы распять Его.

От Марка, гл. 15: 16-20.

- О, Карл, ты сделаешь все, чтобы привлечь к себе внимание...

- Вы любите свет рампы, юноша...

- Господи, Карл, чего ты не сделаешь ради внимания...

Не сейчас, не это. Так слишком благородно. Не смеются ли над ним они, чьи лица видны сквозь туман боли?

Нет ли там и его лица, в чьих глазах жалость к самому себе?

Его собственный призрак?..

Но избавиться от чувства глубокого удовлетворения он не мог. Впервые оно было настолько всеобъемлющим.

Мозг затуманили боль и позор ритуального унижения.

Он слишком ослаб, чтобы нести тяжелый деревянный крест, и для этой цели римляне наняли сирийца, тащившего на Голгофу крест перед Глогером.

Спотыкаясь, шел он по запруженным народом молчащим улицам, провожаемый взглядами тех, кто мечтал, что он поведет их против римлян. Глаза отказывались ясно видеть, и иногда он случайно сбивался с дороги, и римский стражник пихал его обратно.

- Ты слишком эмоционален, Карл. Почему ты не хочешь держать себя в руках?..

Глогер вспомнил слова, но не мог вспомнить, кто говорил их, и кто такой Карл.

Иногда он спотыкался о камни на дороге, ведущей вверх по склону горы, и вспоминал при этом другой склон, на который взбирался. Ему казалось, что тогда он был ребенком, но воспоминания сливались, путались, и невозможно стало точно определить что-либо.

Он дышал неглубоко и с трудом. Колючки на голове почти не чувствовались, но все тело дрожало, кажется, в унисон с биением сердца. Так вибрирует барабан.

Наступал вечер, садилось солнце. Перед самой вершиной он упал лицом вниз, разбив щеку об острый камень, и потерял сознание.

Он был ребенком. Может, он все еще ребенок? Они не убьют ребенка. Если он объяснит, что он ребенок...

И привели Его на место Голгофу, что

значит: лобное место.