Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лабана Свендсена со стопроцентной уверенностью можно отнести к группе физиков-теоретиков в музыкальном мире. Я поняла это с самого начала. Я поняла это уже по тому, как он обращался с картофелем на кухне у Андреа Финк.
Сейчас меня трогает то, что он все же оторвался от своих листов нотной бумаги, клавиш своего пианино из слоновой кости и бакелита, или уж из чего там они сделаны, и, засучив рукава, отдраил мой велосипед.
Он не оставил никакого сообщения. Не оставил адреса или номера телефона. Лишь сверкающий велосипед, обработанное маслом матовое седло и красную розу.
Можно сказать, что этого в общем-то было достаточно.
26
Согласно карте издательства «Крак», монастырь Богоматери находится на улице Кратренен в районе Васерне.
Я сажусь в электричку на станции Хеллеруп вместе со своим велосипедом, выхожу на станции Хольтен, а потом еду на велосипеде вдоль железной дороги до улицы Кратренен.
Я уже начинаю думать, что заблудилась, потому что вряд ли монастырь может находиться в квартале, где живут миллионеры. Но тут я вижу белую табличку, на которой мозаичная картина с изображением Богоматери и указатель — «номер семь» и «монастырь Богоматери», и, следуя указателю, еду по аллее через местность, слишком тщательно и заботливо ухоженную, чтобы быть лесом, и слишком похожую на настоящую природу, чтобы быть парком, а затем дорога упирается в квартал, который выглядит так, будто хочет сказать: «Да, это действительно не район миллионеров, это район мультимиллионеров». Здесь застроено и засажено лесом по меньшей мере шесть гектаров земли у самого озера Фуресёэн, и дома эти спроектированы так, как мы с Лабаном спроектировали бы наш, если бы у нас были такие деньги. Стены облицованы норвежским сланцем, сложенным в массивные конструкции, поверхность которых нарушается большими зеркальными стеклами, чтобы монахам ничто не мешало наслаждаться видом.
Я ставлю велосипед у одного из фасадов. Здесь нет ни монастырской стены, ни монастырских ворот, и, если бы не большой бронзовый колокол, подвешенный к открытой деревянной конструкции, и не вывеска у дороги, никто бы и подумать не мог, что здесь находится монастырь. Здесь могла бы находиться любая организация, которая в состоянии платить сумму из семи знаков за аренду.
— Добро пожаловать!
Я не слышала, как он подошел. Он примерно моего возраста и одет в нечто, напоминающее рясу. Но прошли те времена, когда монахи обматывали свое тело чем-то вроде сетки из колючей проволоки. Его ряса из мягкой ткани, современного покроя, с элегантными складками.
— Я договорилась о встрече с Хенриком Корнелиусом.
Какие качества ищет монах в женщине, прежде чем принять решение впустить ее в монастырь?
— Вы любите пиво?
Наверное, он понял, что для меня это все-таки прозвучало неожиданно, потому что улыбнулся.
— Мы пройдем через пивоварню.
Я иду вслед за ним в самое длинное из всех зданий. Тут высокие потолки, как в спортивном зале, стены вычищены добела, на бетонных основаниях стоят тридцать-сорок чанов из нержавеющей стали объемом по полторы тысячи литров.
— Пиво у нас бродит в открытых чанах. Поэтому каждая ферментация непредсказуема. И нет возможности варить в течение трех летних месяцев, когда риск заражения микробами и дикими дрожжами слишком велик. Но зато в результате каждое пиво обладает неповторимой индивидуальностью.
Вдоль дальней стены сверху донизу полки, на которых лежат тысячи закупоренных бутылок из-под шампанского. Он снимает одну бутылку и показывает мне этикетку. На ней надпись от руки, под изображением Богоматери и названием монастыря указана дата, когда пиво было поставлено, сорт хмеля, который называется «Каскад», и далее номер.
— Каждый раз получается уникальное пиво, и поэтому на каждой этикетке свой номер.
Он протягивает мне бутылку.
— Это подарок. Здесь начали варить пиво еще до Реформации. Орден траппистов был одним из немногих, кому монархия это позволяла. Из-за этого пива. Но только в сороковых годах прошлого века стали нумеровать каждую бутылку, и лишь после большой реконструкции в две тысячи десятом мы стали использовать этот зал.
Мы проходим через стеклянный переход, который связывает зал брожения с другим зданием. Идем дальше по тихим, выложенным плиткой коридорам с грубыми кирпичными стенами. Здесь нет никаких излишеств, да они и не нужны. За окнами — освещенные солнцем заснеженные лужайки, а там, где они заканчиваются, начинается озеро Фуресёэн, лучше и быть не может. В каждом помещении царит собственная атмосфера, тишина погруженных в себя зданий.
Мы поворачиваем за угол и видим в конце коридора дверь, похожую на дверь, ведущую в банковское хранилище. Перед ней стоят два узеньких диванчика, на которых можно ждать открытия банка.
Мой спутник не стучит, в этом нет никакого смысла, по другую сторону такой двери никто ничего не услышит, даже если у нас тут наступит конец света. Но рядом с дверью есть кнопка, он нажимает на нее, и вот мы ждем отца Корнелиуса.
Отец Корнелиус не реагирует на этот звонок.
— Каково это — быть монахом?
— Это призвание.
— А сексуальность, ее что, уже нет?
Одна из особенностей эффекта — в его неуправляемости. Вы должны верить в то, что ваша интуиция верифицируема, и позволить себе положиться на нее. И надеяться, что удастся с честью выйти из положения.
Так и получается, он улыбается, зубы сверкают белизной.
— В земной жизни она никуда не девается. А свобода выбора состоит в том, хочешь ты ее использовать или нет.
Я впервые в жизни говорю с монахом. Не знаю, чего я ожидала, но, во всяком случае, не такой откровенности.
Он открывает дверь и зовет отца Корнелиуса. Никакого ответа.
— Я пойду поищу его. Подождите здесь.
Он исчезает в глубине коридора. Я сажусь на диван. На столике лежит несколько книг Хенрика Корнелиуса. Одна из них называется «Круговая молитва».
Дверь осталась открытой. Где-то в глубине помещения работает стиральная машина.
Лабан бы сразу же услышал тоны и обертоны. Я могу мгновенно определить эту стиральную машину как промышленную с инверторным двигателем.
Машина слишком сильно набита, барабан крутится неравномерно, хотя сам корпус должно быть хорошо закреплен, потому что ножки по полу не стучат.
Я встаю и заглядываю в комнату. Это неприлично. Но время идет, начался обратный отсчет от сорока восьми часов минус рождественский вечер.
Дверь открывается в небольшую прихожую с еще одной дверью, за ней — библиотека, она же гостиная, или