Он медленно поворачивается ко мне. Приподнятое настроение и недавние мысли о кофе с лимонным пирогом рассеиваются, и вместо них появляется нечто другое: физическая угроза. Через минуту я окажусь на тротуаре.

— Можно, я посижу у тебя на коленях, — говорю я.

Я перебираюсь к нему на колени. Это становится неожиданностью — как для него, так и для меня.

Я включаю задний ход и нажимаю на педаль газа.

Мы находимся менее чем в двадцати метрах от стены, скорость при ударе не больше тридцати километров в час. Тем не менее эффект оказывается ощутимым. Заднее стекло превращается в облако мелких осколков, багажник открывается, мы останавливаемся.

Девушка в стеклянной будке застыла, маленькая кисточка замерла на полпути между флакончиком и ногтем. Стоящий в лодке рыбак превращается в ледяную статую, словно он замерз, как лед у причала. Привычная реальность меркнет.

— Что такое Комиссия будущего?

Он пытается схватить меня за горло. Я изо всех сил вдавливаю его в сиденье, включаю передачу и жму на газ. Резина колес взвизгивает, «ягуар» двигается с места.

Смертельная опасность, как лакмусовая бумажка, показывает, насколько хорошо человек владеет собой. Когда мы влетаем на лестницу и скатываемся вниз, сидящий подо мной мужчина начинает кричать. Мы оказываемся на причале, жесткая английская подвеска заставляет машину прыгать, как кенгуру, я нажимаю на газ, потом отпускаю педаль и торможу.

Причал сделан из струганых досок, скользких, как мыло, мы останавливаемся у самого края, решетка радиатора нависает надо льдом.

Я чувствую Келя Кельсена под собой как сплошной комок мышц. Я разворачиваюсь у него на коленях, чтобы видеть его лицо.

— Кель, — говорю я, — посмотри мне в глаза.

Он лишь частично в контакте с действительностью. Я склоняюсь к его лицу и показываю на свои глаза.

— Кель, — продолжаю я, — что ты тут видишь?

Он смотрит на меня.

— «Историю одной матери» — сказку Ханса Кристиана Андерсена. Ты знаешь ее, Кель. Мать, которая готова пожертвовать всем, чтобы вернуть своего ребенка. Волосами, глазами, пенсионными накоплениями. Это половина того, что ты видишь. Вторая половина — это безумный ученый. Франкенштейн. Мабузе. Доктор Стрэнджлав. Я — нечто вроде помеси всех их. И знаешь что? Это чертовски токсичная смесь! Понимаешь это, Кель? Я кандидат для закрытого отделения психбольницы.

Он кивает.

— Мне обязательно нужно знать, что это была за комиссия. И если ты не расскажешь мне о ней сейчас, я нажму на газ. И мы нырнем под лед. Глубина здесь не меньше семи метров. Если открыть дверь, то мы сразу пойдем на дно. Для меня это не страшно. Я купаюсь зимой. Каждое утро в купальне Шарлоттенлунда плещусь по десять минут при нуле градусов. Обожаю это занятие. Но ты, скорее всего, этого не переживешь. Понятно, Кель?

Он снова кивает.

— Отлично, — говорю я. — Тогда рассказывай.

Ему приходится несколько раз откашляться. Я не слезаю с его колен. Вряд ли это мешает ему дышать. До пятидесяти пяти килограммов мне еще далеко. Поэтому у меня и нет проблем с управлением.

— Семьдесят второй год, — шепчет он. — Она была создана в семьдесят втором году.

— Можно подробнее?

— Никто тогда всерьез к этому не относился. Нас было шестеро, недавно закончили университет. И еще Сара, человек искусства, художница. Потом мы включили еще шестерых.

— Почему в семьдесят втором?

Его сознание мутнеет. Нужно держать его в тонусе.

— Это было время, когда вдруг стало модно спрашивать мнение молодых людей. Теперь уже не так. Но тогда это внезапно стало повальным увлечением. Студенты в руководящих органах. Детские советы. Школьные советы. Детский фолькетинг. Молодежная пленарная сессия ООН. Появились «мозговые центры». У кого-то возникла идея, что правительство должно иметь молодежный аналитический центр. Все тогда пришло в движение. До выборов семьдесят третьего года, изменивших все в датской политике, оставалось всего шесть месяцев. Нас собрали. Шестерых молодых людей под председательством Магрете. Вскоре нас стало двенадцать. На протяжении двух лет мы встречались каждые два месяца. Вот и все. Больше мне нечего рассказать.

— Кель, — говорю я укоризненно. — Есть еще много чего рассказать.

Я чувствую, как напрягаются его мышцы. Он готовит отчаянный контрудар.

Я поворачиваюсь, включаю задний ход и нажимаю на педаль газа. Колеса буксуют, потом сцепляются с поверхностью, и «ягуар» отпрыгивает назад. Мы уже набрали приличную скорость, когда ударяемся о ступеньки. Крышка багажника отваливается, лобовое стекло трескается и осколки летят на нас, грохот от ударов о ступеньки, и вот мы снова на набережной, потом опять врезаемся в стену и останавливаемся.

Рыбак и девушка заинтересованно следят за нами.

— Что было в вас такого особенного?

Он откашливается. Вдвое дольше, чем прежде. Он начинает понимать, что я не шучу.

— Первые годы никто ничего не замечал. Даже мы сами. Мы встречались и дискутировали о будущем. Делали доклады. Раз в полгода мы писали отчеты. Которые никто не читал, кроме нас самих. Если кто-то в Фолькетинге и видел их, то они никак на них не реагировали. Через два года кому-то из нас пришла в голову мысль написать резюме проделанной работы. На тот момент у нас было пять отчетов. В резюме были перечислены все сделанные нами прогнозы. В сопоставлении с реальностью. В нем было двадцать четыре ключевых события, датских и международных. Мы не просто их предсказали, мы предсказали их с точностью до трех недель!

Даже сейчас, сидя здесь в машине, когда морской ветер свободно гуляет в салоне, освобожденном от стекол, он испытывает гордость.

— В то время были получены доклады первых американских аналитических центров с результатами их прогностических исследований. Мы были вне конкуренции! Никто никогда до этого, если судить по резюме, не смог даже приблизиться к нам. Мы могли читать будущее. Как будто перед нами была какая-то таблица.

— Наверное, вы и сами это понимали.

— Да, черт возьми, мы это понимали. Но нам не было и тридцати. Мы считали само собой разумеющимся, что нам нет равных. И при этом мы не чувствовали уверенности. Мы были так молоды. Где-то внутри, в глубине души, мы все-таки не верили, что наши прогнозы сбываются. Поэтому потребовалось собрать все воедино, в одно резюме. И даже его оказалось недостаточно.

Он останавливается. Я хватаюсь за руль, чтобы напомнить ему, как легко мы можем снова отправиться в путь.

— Мы перечитали резюме и, как обычно, запланировали нашу следующую встречу. Собирались мы в самых разных местах. Иногда в залах Фолькетинга, иногда в университете или в каких-то частных помещениях. Однажды мы все должны были улетать в один день и встретились в ресторане в зоне вылета аэропорта