Патрик удивленно посмотрел на Мелльберга, тот встретил его взгляд и широко улыбнулся в ответ. Да, если бы хлопец только знал…

Патрик прообщался с Мелльбергом примерно час и на обратном пути в свою комнату заглянул к Мартину. Его кабинет был пуст. Немного погодя Патрик вышел из участка, чтобы купить себе сэндвич на Хедемюрс. Потом он занимался тем, что запихивал в себя многоэтажный бутерброд, запивая его кофе. Устроившись в комнате отдыха, он как раз забрасывал внутрь последний кусок сэндвича, когда услышал шаги Мартина в коридоре, и махнул ему рукой, чтобы тот заходил. Патрик спросил:

— Слушай, ты не замечал ничего странного за Мелльбергом в последнее время?

— Кроме того, что он не ругается, перестал нас разносить, начал улыбаться, здорово похудел и одевается так, что наконец стал похож на нашего современника, — нет.

И Мартин улыбнулся.

— Что-то это чудно. Нет, я, конечно, не жалуюсь. Самое главное, что он не вмешивается в расследование, — но сегодня он меня так расхваливал, что я даже засмущался. Что-то тут… — Патрик потряс головой, выкидывая прочь мысли насчет преображенного Бертеля Мелльберга. — Но оставим эту загадку на потом, сейчас нас ждут более важные дела. Некоторые вещи лучше воспринимать так, как они есть, и не ломать себе голову.

Мартин рассказал, как они, в общем-то, бесполезно съездили в кемпинг и не узнали ничего нового у Лизе. Но когда потом он воспроизвел рассказ Пиа о Тане, которая приходила в турбюро и просила перевести ей статьи о Моне и Сив, Патрик определенно заинтересовался.

— Я знал, что есть какая-то связь между всеми этими преступлениями, но что, черт возьми, это может быть? — Он почесал в затылке.

— А что их родители вчера рассказали?

На столе Патрика лежали две фотографии, которые дали ему Альберт и Гун. Он протянул Мартину. Потом в красках поведал о разговоре с отцом Моны и матерью Сив и, говоря о Гунн, не смог скрыть отвращения.

— В любом случае должно быть легче, когда девушки нашлись, ты только представь себе: годами не знать, куда пропала твоя дочь. Неизвестность — это хуже всего, теперь они знают.

— Да, хотя теперь нам остается только надеяться, что мы не ошиблись и Петерсен подтвердит, что второй скелет — это останки Сив Лантин. А иначе получается, что мы сами себе бороду прищемили.

— Это точно, но я практически уверен, что нам это не грозит. Да, насчет анализов почвы на скелетах: по-прежнему ничего?

— Нет, к сожалению. И еще вопрос: что они вообще могут дать? Что, если их закопали прямо на том месте, где мы их нашли, или, предположим, выяснится, что на них почва другого типа? Ну и что тогда? Все равно что искать иголку в стоге сена.

— Я больше всего надеюсь на анализ ДНК. Как только мы найдем подозреваемого, у нас появится возможность сравнить его ДНК с образцами.

— Да, дело только за пустяком — найти подозреваемого.

Они молча обдумывали ситуацию какое-то время, потом Мартин прервал мрачное молчание и встал.

— Ну, так много не высидишь, пойду лучше копать дальше.

Он вышел, а Патрик по-прежнему сидел за столом и думал.

Обстановка во время ужина оставалась очень напряженной. Ничего необычного в этом не было, особенно после того, как сюда переехала Линда, но сегодня возникало такое ощущение, будто воздух сгустился настолько, что, казалось, его можно резать ножом. Ее брат очень скупо, едва ли не односложно, рассказал о визите Сольвейг к их отцу и дал понять, что совершенно не настроен обсуждать эту тему. Линду, напротив, это вовсе не устраивало, она не собиралась позволить ему отмалчиваться.

— Значит, выходит так, что не дядя Йоханнес укокошил тех девчонок. Папаша, должно быть, чувствует себя настоящим гадом: настучал на своего единственного брата, а теперь тю-тю — братец-то, оказывается, и ни при чем.

— Помолчи, пожалуйста. Незачем говорить о том, чего не знаешь.

Все сидевшие за столом вздрогнули. Рак на горе свистнул: по пальцам можно было пересчитать случаи, когда Якоб повышал голос. Линда даже на секунду почувствовала себя виноватой, но плюнула на это и настырно продолжала:

— А с чего папаше взбрело в голову, что тут замешан дядька Йоханнес? Мне никто про это ничего не рассказывал.

Якоб немного помедлил и решил, что самый простой способ заставить Линду перестать задавать вопросы — пойти ей навстречу и рассказать, что тогда случилось, сказать правду или, по крайней мере, часть правды.

— Папа видел одну из девушек в машине Йоханнеса той самой ночью, когда она пропала.

— А зачем папашу понесло из дома и куда он рулил посреди ночи?

— Он навещал меня в больнице, но не остался там на ночь, а решил поехать домой.

— И что, только и делов? А я слышала, народ трепался, что он позвонил в полицию и заложил Йоханнеса. Я хочу сказать, этому должна же быть какая-то причина, да и объяснений, наверное, найдется куча? Может быть, он ее просто подвез или еще что-нибудь.

— Возможно, и так, но Йоханнес отрицал, что виделся с девушкой тем вечером. Он сказал, что в это время лежал дома у себя в кровати и спал.

— А что сказал дед? Он что, Габриэлю уши на задницу не натянул, когда тот сдал полиции Йоханнеса?

Линде было безумно интересно. Девушки исчезли, когда она еще не появилась на свет, до нее доходили обрывки слухов, и она знала только фрагменты этой истории. Никто из семьи не рассказывал ей, что же произошло в действительности. По большей части то, о чем говорил сейчас Якоб, стало для нее новостью.

Якоб фыркнул:

— Да, дедушка прямо из берегов вышел, ну, если сказать помягче. Тем более что все это случилось, можно сказать, совсем некстати. Дедушку тогда интересовало только одно: он спасал меня, вытаскивал с того света. И он здорово разозлился на папу за то, что тот выкинул такую штуку.

Дети доели ужин, и их выставили из-за стола. В противном случае они сидели бы, навострив уши, и, раскрыв рот, слушали бы захватывающую историю о том, как прадедушка Эфроим спас жизнь их отцу. Они слышали эту почти сказочную историю уже много-много раз, но она никогда им не надоедала.

Якоб продолжал:

— Да, он определенно разъярился. Дедушка даже собирался изменить завещание и сделать Йоханнеса своим единственным наследником, но не успел, потому что вскоре после всего этого Йоханнес умер. Так что будь Йоханнес жив, мы бы, наверное, жили в домике лесника вместо Сольвейг с сыновьями.

— А почему папа так не любил Йоханнеса?

— Ну, вообще-то я точно не знаю, папа никогда особенно об этом не распространялся и прямо ничего не говорил. Но мне дедушка кое-что рассказывал, так что, может быть, объяснение есть. Бабушка умерла, когда родился Йоханнес, потом Эфроим взял с собой сыновей, и они объехали все побережье. Эфроим читал проповеди и проводил службы, и они все время сопровождали его. Как мне объяснил дедушка, он сразу понял, что они оба — и Йоханнес, и Габриэль — обладали даром исцелять людей, так что каждая общая молитва заканчивалась тем, что они лечили больных и увечных.