В этот день тарелка Анжелики осталась полной, а сама она очень быстро поднялась к себе.

Знал ли Раймон, каким делом занят сынок мамаши Кордо, когда отправил к ним сестру? Конечно же, нет. Анжелике даже на мгновение не пришла в голову мысль, что ее муж, Жоффрей де Пейрак, может попасть в лапы палача — он же дворянин! Разумеется, есть закон или привилегия, которые запрещают пытать дворян. Нужно поговорить с Дегре… Палач — это для простолюдинов, это их привязывают к позорному столбу на Рыночной площади, это их, обнаженных, бьют кнутом на перекрестках, это их вешают на Гревской площади на потеху бедноте. Подобная участь не грозит графу де Пейраку, последнему из графов Тулузских[31]…

* * *

С тех пор Анжелика стала куда реже появляться на кухне мамаши Кордо.

В такие моменты дружба с Франсуазой Скаррон становилась для нее еще ценнее. Она приглашала молодую вдову посидеть у камина и покупала дрова, хотя денег у нее было мало.

Время от времени к Франсуазе приходили с визитом высокопоставленные господа, куда чаще навещавшие ее в то время, когда сатирик Скаррон был королем в узком кругу интеллектуалов.

Однажды через тонкую перегородку до Анжелики донесся звонкий голос Атенаис де Тонне-Шарант. Она знала, что прелестной уроженке Пуату удалось довольно высоко подняться в парижском высшем обществе, но она пока что не сумела изловить богатого и знатного мужа.

В другой раз к мадам Скаррон пришла светловолосая жизнерадостная женщина, очень красивая, хотя ей было уже под сорок. Анжелика услышала, как, прощаясь с хозяйкой, она сказала:

— Ну что вы хотите, дорогая, нужно наслаждаться каждым днем жизни. Мне жаль видеть вас в этой холодной комнате, в поношенном платье. Такая нищета непростительна при ваших прекрасных глазах.

Франсуаза что-то тихо отвечала, но Анжелика не разобрала слов.

— Вы правы, — снова послышался веселый, приятный голос, — но только от вас зависит, превратится ли служба, не более унизительная, чем просьба о пенсии, в рабство. Так, нынешний мой содержатель, позволяющий мне жить в роскоши, довольствуется двумя коротенькими свиданиями в месяц. Я сказала ему: «За пятьсот ливров на большее не пойду!» И он согласился, так как знает, что иначе вообще ничего не получит. Он славный малый; единственное его достоинство — он отлично разбирается в мясе, ведь его дед был мясником. Он консультирует меня по этому вопросу, когда я даю приемы. Еще я предупредила его, чтобы он не вздумал ревновать, ведь у меня есть свои маленькие капризы. Красавица моя, я вас шокировала? Вижу это по тому, как вы поджали ваши чудные губки. Послушайте, на свете нет ничего более разнообразного, чем любовные наслаждения, хотя они-то как раз и не меняются.

* * *

Увидевшись с подругой на следующий день, Анжелика не удержалась и спросила, кем была та гостья.

— Не подумайте, что я нахожу удовольствие, принимая у себя женщину такого сорта, — немного смущенно ответила Франсуаза. — Но вы должны знать, что Нинон де Ланкло — самая очаровательная и остроумная из всех моих подруг. Она так помогла и столько сделала, пытаясь составить мне протекцию. Однако иногда я спрашиваю себя, не приносят ли ее рекомендации больше вреда, чем пользы.

— Мне хотелось бы познакомиться с ней и побеседовать, — произнесла Анжелика. — Нинон де Ланкло… — повторила она задумчиво. — Когда я узнала, что поеду в Париж, я мечтала попасть в салон Нинон де Ланкло!

— Провалиться мне на этом месте, если я лгу! — вскричала молодая вдова, в глазах которой загорелось воодушевление. — Нет в Париже дома, где чувствуешь себя более непринужденно, чем у нее. Божественная атмосфера, исключительная благопристойность, и при этом — ни тени скуки. Ее салон — вот это настоящие тенета дьявола: никто ни за что не догадается, что заправляет там женщина в высшей степени безнравственная. Знаете ли, как говорят о ней? «Нинон де Ланкло переспала со двором Людовика XIII и готова переспать со двором Людовика XIV». Это меня не удивляет — кажется, она вечно останется молодой.

* * *

В тот же день Анжелика отправилась в приемную иезуитов. Оказавшись здесь второй раз в жизни, она надеялась, как было условлено, встретиться с братом и с Дегре — тем более что адвоката она не видела уже давно.

Но там оказался только маленький пожилой человечек в черной одежде и в парике клерка, сделанном из конского волоса с пришитой к ним черной кожаной шапочкой.

Он поднялся и неловко, на старинный манер, поклонился, после чего представился как секретарь суда, ныне нанятый мэтром Дегре для обработки документов по делу господина де Пейрака.

— Я занимаюсь им только три дня, но я давно знаю господина Дегре и господина Фалло, которые и посвятили меня в это дело. Они же, кстати, и поручили мне делопроизводство, а также подготовку документов для вашего процесса.

Анжелика с облегчением вздохнула.

— Ну, наконец-то началось! — воскликнула она.

Человечек возмущенно посмотрел на клиентку, которая, очевидно, совершенно не разбиралась в судопроизводстве.

— Мэтр Дегре оказал мне честь просьбой присутствовать на процессе потому, что этот молодой человек прекрасно отдает себе отчет в том, что, несмотря на все впечатляющие грамоты, полученные им благодаря исключительному уму, ему требуется тот, кто знает судебный процесс как свои пять пальцев. И такой человек перед вами, мадам.

Он закрыл глаза, сглотнул и принялся следить за пляшущими в лучике света пылинками. Анжелика была немного разочарована.

— Но вы же сказали, что процесс уже заявлен?

— Спокойнее, мадам. Я сказал вам только, что я работаю над подготовкой вышеназванного процесса, а на это… может уйти лет двадцать.

Его прервал приход адвоката и иезуита.

— Что это за гусь, кого вы притащили? — шепнула Анжелика Дегре.

— Не бойтесь, он не опасен. Это вовсе не гусь, а маленький жук, который проводит жизнь среди кипы бумаг, но в своей профессии он — бог.

— Он собирается гноить моего мужа в тюрьме еще двадцать лет!

— Месье Клопо, ваш слишком длинный язык выводит из себя мадам де Пейрак, — сказал адвокат.

Человечек еще больше съежился и отполз в угол, став и в самом деле похожим на маленького жука.

Анжелика едва не расхохоталась.

— Надо сказать, вы слишком жестоки к богу бюрократического мира.

— Он боится меня — и это единственное мое преимущество, ведь он раз в сто богаче меня. А теперь садитесь, нужно обсудить наше положение.

— Так процесс — дело решенное?

— Да.