а я продолжаю исподтишка его разглядывать.

Красивый, зараза! И смех его мне нравится…

* * *

— Приземляемся, — аккуратно ставит на ноги и забирает горячий кофе.

— Прикольно тут, да? — осматриваюсь, в то время как он подстилает на лавку плед.

— Давай, на колени ко мне садись, пожрем.

— Поедим, — исправляю капризно.

— Выключай тепличную принцессу, Харитонова, — пытается завернуть меня в клетчатое одеяло, но я отбираю его и укутываю нас обоих. Сам-то одет не особо тепло. Вон шея вообще голая.

— А ты выражайся прилично, — в шутку делаю замечание. — И вообще, подожди, сперва положено продезинфицироваться!

Закатывает глаза, когда я достаю из рюкзака свой набор мизофоба[13]. Спиртовой спрей и салфетки.

— Теперь можно. Распаковывай, — командую, обработав наши руки.

— Какой в этом смысл?

— Он однозначно есть, моя мать тебе целую лекцию на эту тему прочитать может, — цепляю пальцами креветку. — Кстати, через час мне надо назад.

— Сегодня верну, но на будущее, Сань, это несерьезно, — выдает он недовольно.

— То есть?

— Мне нужно твое время. Что непонятного? — достает сигареты.

Деловой блин. Время ему мое нужно. Но приятно, черт возьми. Льстит!

— Когда от гипса избавишься? — кладет руку на ногу и ведет пальцами вниз.

— На той неделе снимаем.

— Болит?

— Нет.

Залипаем друг на друге. Встрепенувшись, распечатываю бургер.

— Зачем поешь в церковном хоре? Заставляют? — жадно вгрызается в него зубами.

— Почему заставляют? — искренне удивляюсь я. — Мне нравится петь. Я с пяти лет вокалом занимаюсь. Эстраду люблю больше, но и там, в церкви, душой отдыхаю.

— Певицей, что ли, хочешь быть? — вдруг спрашивает прямо в лоб.

— Хочу, — впервые признаюсь я честно. Даже самой себе.

— Значит, будешь, — откусывает еще один большой кусок от моего бургера.

— Да уж конечно. Вместо Гнесинки меня ждет университет МВД и погоны.

— Ты гонишь, — округляя глаза, не верит он.

— Угу. Недавно ездили на собеседование. У бати там связи, все схвачено. Осталось только экзамены хорошо сдать. Хоть заваливай нарочно, — добавляю я тихо.

— Слушай, Бесстыжая, я чет не пойму. Тебе же восемнадцать. Сама можешь решать, куда поступать, — тянется за кофе, а я достаю из пакета картошку, куриные стрипсы и еще один бургер. Поскольку предыдущий исчез в небытие.

— Не могу. Все ответственные решения принимает отец, и обсуждению они не подлежат.

— Ясно, — усмехается, выдыхая дым.

— У тебя в семье иначе?

— Проще, Сань. Нет у меня семьи, — глубоко затягивается, и на кончике сигареты вспыхивает огонек.

— Извини, если лезу не в свое дело.

— Та ладно.

— Твоя мама. Она… — выдерживаю паузу.

— Умерла несколько лет назад, — и вроде голос звучит абсолютно ровно, но в глазах улавливаю глубокую печаль и тоску.

— Но отец ведь есть?

Помню, что парни после обстрела дома в Жулебино обсуждали его личность. Вроде как хотели обращаться к нему за помощью.

— Уважение к нему давно потеряно. Так что тоже можешь вычеркнуть, — равнодушно поясняет Илья.

— Понятно, — расстраиваюсь по-настоящему. Не стоило мне начинать этот неудобный диалог.

— Как тебе Москва? По-прежнему не нравится?

— Ваще не мое, — твердо заявляет он.

— Обустроились уже?

— Типа того.

— И с кем живешь? С друганами своими? — кормлю его куриными стрипсами и картошкой. Молча кивает, выражая согласие. — Всей братвой сюда переехали, значит…

— Кто хотел, тот двинул со мной.

— И чем заниматься собираетесь? Грабежами? Разбоями? Или чем похуже? — учительским тоном строго осведомляюсь я.

— Не суй свой курносый нос, куда не следует, Сань, — отрезает сухо.

— Прекрасно!

Обидеться не успеваю, детский визг на пару секунд отвлекает меня от нашей беседы.

— Че орут?

— Там склон крутой. Такой, знаешь, опасный, не для слабонервных. Мне не разрешали в детстве с него кататься, хотя мы с родителями частенько сюда приезжали.

— Погнали, посмотрим, — поднимается вместе со мной, едва стакан с недопитым кофе успеваю на стол поставить.

— Погоди, ну куда! Илюх! — возмущаюсь, мотыляя угами.

— Расслабься. Ты ж любишь веселиться, Рыжая!

Что имеется ввиду понимаю уже оказавшись на вершине спуска. Я и забыла, насколько впечатляюще это выглядит. Не каждый взрослый по этой лихой горке съедет, а вот детям только волю дай.

— Пацаны, одолжите транспорт. Снегурку хромую прокатить, — адресует свою просьбу компании зависающих у склона подростков.

— Пятьсот, — лениво пожевывая жвачку, выдает самый высокий из них.

— А ты не обалдел ли? — ругаюсь, пока Паровозов интенсивно шарит по карманам.

— Да эт еще по-божески, — открывает рот его сосед.

— На, торгаш малолетний, — Илья протягивает ему свернутые купюры.

— Здесь триста пятьдесят, — недовольно подсчитывает мальчишка.

— Последние отдаю, ушлый.

— Тогда стрельни сигарет. Я видел, у тебя есть, — настырно требует тот.

— Еще чего! Не вздумай подсаживать их на эту отраву! — выдергиваю пачку, перекочевавшую к малолеткам. — Легкие береги, дурень! И радуйся, что вообще денег дал. Мог бы отжать и все. Он такой, да, — рассказываю я юному бизнесмену, пока мы наблюдаем за тем, как здоровенный Паровозов усаживается в огромную разноцветную таблетку-льдянку.

— Саня, давай сюда, — хохотнув, зовет меня этот чиканутый.

— Ты спятил? А моя нога? — ковыляю к таблетке.

— Харэ ломаться, Бесстыжая. Ты ж хотела. Прокатимся с ветерком! — улыбается и ловит меня за руку.

Качаю головой, осознавая идиотизм этого поступка, но зачем-то выполняю то, что говорит. Ведь противостоять его дурному задору попросту невозможно…

Глава 18. Подстилка

— Итак, самая большая мышца в теле человека…

— Ягодичная, — выкрикивает с места Родионова.

— Ага, та самая, которая у тебя слаборазвита, — комментирует ее ответ Бондаренко.

— Зато у нее интеллект развит на максимум, в отличие от некоторых одноклеточных, — не могу не вмешаться я.

— Захлопнись, заморыш конопатый, — бросает, не поворачиваясь.

— А если нет, то что? — уточняю с вызовом.

— Найду способ тебя заткнуть, — обещает он мне.

— Можешь начинать искать, — фыркаю я.

— Так! Тихо! Угомонились! Не устраиваем базар! — биологичка раздраженно хлопает в ладоши. — Продолжаем занятие. Самая большая мышца в теле человека — ягодичная. Верно, Оксана. А самая маленькая, Беркутов?

— Стременная. Находится во внутреннем ухе.

— Ну-с, меня радует, что ваше внимание сконцентрировано не только на Лисицыной, — колко подмечает она.

— Только на ней. Остальное фоном, — всерьез заявляет Рома, приобнимая свой «трофей».

— Тогда, возможно, ваша… пассия подскажет мне ответ на следующий вопрос? — Марина Альбертовна строгим взглядом сканирует раскрасневшуюся Аленку. — Какая мышца никогда не отдыхает?

— Сердечная, — с явным облегчением выдыхает смутившаяся в край девчонка. — Сокращения этой мышцы непроизвольны по своей природе, то есть человек не может их контролировать.

— Как не может Беркутов контролировать свои поползновения к вам… — язвительно добавляет от себя учительница, и по классу прокатывается волна смешков. — Нонсенс! Мир перевернулся с ног на голову! Что общего? Прямо уму непостижимо.

— Так давайте постигать биологию, а не лезть в личные взаимоотношения