Им тогда с подругой по тринадцать лет было, когда они опились пива на балу осени да начали сбивать обрезком трубы замок на торговой палатке, которая располагалась на углу их дома. Им, глупым, и не понять было потом, откуда милиции понаехало. Почему их в «воронок» сажают. И с чего родители потом за ними в отделение милиции в слезах приехали. Когда наутро протрезвели, проспавшись, им все и объяснили. Им бы с подругой ужаснуться, а они тут же начали истории придумывать одну красочнее другой. Долго думали, очень долго. Целый день с похмелья, когда головы и без того трещали. А потом еще полдня. Наконец придумали. Решили сказать, что подрались между собой и одна из них трубу схватила. Но спьяну промахнулась и задела по замку, вот сигнализация и сработала.

Ох, как их потом в инспекции по делам несовершеннолетних перезрелая незамужняя девица пытала! Ох, как мозги им выкручивала, как пыталась обмануть, что будто бы одна начала валить на другую.

Не признались они ведь! Твердо стояли на своем, хотя и посомневаться пришлось друг в друге.

– Твердые орешки, – хмыкнул потом какой-то седовласый дядька, который при их разговоре с инспекторшей присутствовал. – Далеко пойдете, барышни, если скоро не сядете…

Сесть они не сели, но урок отрочества запомнили навсегда: ментам верить ни в коем случае нельзя и никогда не вестись на их уловки, ужимки и улыбки. Потому и не верила она в искренность Дмитриева Андрея, дружелюбно вроде бы на нее поглядывающего.

– Куда ко мне? – решила Ксюша включить дурочку. – В приемную?

– Нет, не в приемную, – покачал головой терпеливый следователь. – А домой. Домой она к вам в тот вечер не заходила?

– Шутите?!

Край губы у нее нервно дернулся. Проклятая застарелая простуда, чуть не парализовавшая ей половину лица. Вроде бы залечила, вроде бы обошлось, но всякий раз, когда нервничала или напрягалась, краешек рта начинало подергивать и тянуть в сторону.

– Какие уж тут шутки!

– А с чего это ей ко мне в дом приходить?

– Ну, во-первых, это не ваш дом, а ее как будто бы, – с холодком уточнил Дмитриев, нацелившись в нее простым карандашом. – И прийти она туда могла в любое время, не так ли?

– Ну… Могла, наверное, но не приходила. Во всяком случае, всегда предупреждала о своем приходе. – Ей сделалось неуютно от ледяной струйки, побежавшей между лопатками.

– В тот вечер, не предупредив, пришла? – ввернул Дмитриев, уставившись на нее так, что она готова была разораться от тихого бешенства.

– Не предупреждала и не приходила! – с трудом выдержала она пытку его проницательностью.

– Да?.. Странно.

Почему он так сказал? Почему?!

Разве Волину мог кто-то видеть в ту ночь возле дома, ставшего их общей собственностью? Разве мог кто-то вообще что-то видеть? Темнота же была такая, что в паре метров ничего не разглядеть было. Как на счастливый случай, ни один фонарь во дворе в ту ночь не горел. И тут вдруг…

– Что же тут странного? – окликнула она Дмитриева, потому что тот надолго задумался, поигрывая карандашом, а в ее сторону нехорошо так смотрел, как будто мимо.

– Странно то, что она собиралась вас навестить той ночью.

– Да? Зачем?

Ксюше вдруг правда стало интересно, знает мент правду или так, на понт ее берет?

Именно такими словами они с подругой обменивались, когда обсуждали свою незавидную участь. И представляли себя при этом взрослыми и бывалыми. Тайком от родителей покуривали за сараем «Приму», которую стянули у деда подружки. Сплевывали противный липкий табак и рассуждали, рассуждали о «ментах-собаках», клеящих им статью.

– Не знаю, зачем вы были ей нужны, Ксения. Вам, наверное, виднее, но… – Дмитриев покосился на ее обчекрыженную челку. – Но то, что она непременно хотела с вами увидеться, это точно. И даже такси поймала, чтобы поехать к вам. Так не заезжала?

– Нет, – совершенно правдиво соврала Ксюша Минькина. – Не заезжала и не заходила. И даже не звонила.

Про визит и про звонок она не соврала. Волина и в самом деле ей не звонила той ночью. И зайти к ней домой не успела. А вот про все остальное…

Она ведь не может ни в чем быть уверенной, так ведь? Так. Она ведь не может делиться своими соображениями со всеми подряд, так? Так. Ни со всеми подряд, ни тем более с милицией. Этим только повод дай в человеке усомниться. Только на мысль наведи о своей причастности все равно к чему. Тут же запрыгнут на шею и станут в бока пинать, подгоняя поближе к скамье подсудимых.

Этой скамьей подсудимых им с подругой та перезрелая незамужняя испекторша все мозги проклевала. Не столько тюрьмой или колонией там грозила, сколько этой скамьей. Ксюше потом эта скамья сколько раз в кошмарах снилась, представляясь длинной узкой лавкой, утыканной гвоздями.

Нет уж! Она от откровений воздержится. Пускай сами, если хотят, разыскивают, допрашивают, беседуют, смачно улыбаясь прямо в рот собеседнику. Она станет молчать. Потому как сказать ей было нечего… особо.

– Раз сказать вам мне особо нечего, тогда до свидания, – простился с ней Дмитриев, указав на дверь кабинета.

Ксюша вышла вон, затворила тихонько за собой дверь, нашла взглядом притихшую в ожидании своей очереди Тамару Федоровну Чалых. Улыбнулась ей одними губами и, не подходя к ней при всех, пошла к выходу.

Тамара нагнала ее уже возле дежурной части. Ксюша успела перед зеркалом натянуть чуть ниже бровей шапочку.

Вот ведь ведьма, заставила челку обстричь! Теперь как хочешь, так шапку и прилаживай. С челкой-то было удобнее, а теперь, с голым лбом, приходилось натягивать шапку на самые глаза.

– Ксения, погоди.

Тамара двигалась скоро и шумно. Громко топали ее крупные ноги, обутые в модные сапоги на толстых высоких каблуках. С визгливым шуршанием разлетался в разные стороны тяжелый шелк ее замысловатых одежд. То ли в платье сложного покроя, то ли в юбку и жакет было задрапировано ее полное тело, Ксюша даже не разобрала.

– Да, Тамара Федоровна, – она кротко улыбнулась бронтозавру, как за глаза называла ее с Сашкой Сурковым.

Кротость проявить не мешало. Вдруг у Чалых где-нибудь в загашнике окажется контрольный пакет акций, которые та потихоньку скупала под носом у своей подруги. И Тамара Федоровна погодит еще немного, поскромничает, пока идет следствие, а потом возьмет и объявит себя хозяйкой. Как это может произойти, Ксюша плохо себе представляла, но знала, что так очень часто случается с кем-то другим. Почему не могло случиться с Волиной? Тем более что она это заслужила, и уже давно!

– О чем тебя спрашивал этот парень? Все про Марину с ее дочкой, да?

Тамара скорбно поджимала губы, хрустела толстыми пальцами, будто и правда всерьез переживала за подругу и за смерть ее дочери. Но Ксюша почему-то была уверена, что все это ложь. И скорбь ее неубедительно выглядела, и про Алку Тамара Федоровна сколько раз гадости тайком от Марианны говорила. И что дура набитая, и что набалованная сверх всякой меры, и что на наркотики прочно подсела, и что деньги из матери бесстыдно тянет.