– Извините, – сказал Эллиотт.

– Стол тебе подходит? – спросил мистер Мейсон. – Миссис Мейсон всю плешь мне проела, чтобы я его усовершенствовал.

– Все в порядке.

– Слышал, ты завоевал место квотербека[5], – сказал мистер Мейсон. – Поздравляю.

– Благодарю, – ответил он.

– Едва ли, – фыркнул Скотти.

Все девчонки немедленно уставились на Эллиотта поблескивающими глазами, а я упорно смотрела прямо перед собой, чувствуя, как горят щеки.

– Фотоэффект, – сказала я, отчаянно желая отвлечь всеобщее внимание от Янгблада.

– Верно, – подхватил мистер Мейсон. Было видно, что он приятно удивлен. – Правильно. Молодец, Кэтрин. Спасибо.

Открылась дверь, и в класс вошла миссис Мейсон, одетая с иголочки, сияющая и счастливая.

– Мистер Мейсон.

– Миссис Мейсон, – пробурчал учитель в ответ.

– Мне нужно побеседовать с мисс Кэтрин Кэлхун в моем кабинете, если вы не возражаете.

– А вы не могли прислать вместо себя помощника? – спросил мистер Мейсон. В его глазах загорелась надежда, как будто он ждал, что его без пяти минут бывшая жена признается, что просто хотела его увидеть.

– Я проходила мимо, – глаза миссис Мейсон пылали жаждой мести. В соседнем кабинете вел занятие тренер Пекэм, и ходили слухи, что они с миссис Мейсон встречаются. – Кэтрин, собери свои вещи. Сегодня мы уже не вернемся.

Я обернулась и посмотрела на Эллиотта, сама не зная, почему. Возможно, потому, что понимала: только его одного волнует, что меня вызывают в кабинет психолога. Эллиотт сидел прямо, на его лице отражалась смесь любопытства и обеспокоенности.

Я собрала свои учебник, тетрадь и ручку, убрала все это в рюкзак, потом встала и закинула его на плечо.

Мистер Мейсон кивнул мне, потом продолжил лекцию, указывая на убогие картинки на доске, призванные проиллюстрировать явление фотоэффекта.

Мы с миссис Мейсон вышли в коридор, прошли через общий зал и добрались до ее кабинета. Психолог ловко переставляла длинные ноги, шла маленькими шажочками. Ее юбка-карандаш длиной до колена могла бы показаться скромной, если бы не обтягивала фигуру, как вторая кожа, а три верхние пуговицы на ярко-красной блузке были расстегнуты. Миссис Мейсон наслаждалась свободой, и я надеялась однажды обрести такое же чувство внутренней уверенности.

Школьный секретарь, миссис Розальски, а также несколько помощников и нарушителей порядка, которых собрали в одну группу для разъяснительной беседы, проводили нас взглядами.

Деревянная дверь кабинета миссис Мейсон уже была открыта, по центру в нее был вбит гвоздик, на котором висело вязаное сердечко с вышитым на нем именем психолога. Миссис Мейсон закрыла за нами дверь и с улыбкой указала мне на стул.

– Мисс Кэлхун, мы уже давно с вами не беседовали. У вас прекрасные оценки. А как ваши дела?

– Все отлично, – ответила я, не в силах посмотреть психологу в глаза.

– Кэтрин, – проговорила миссис Мейсон добрым голосом, – мы ведь это обсуждали. Не нужно стыдиться. Я здесь, чтобы помочь.

– Я ничего не могу с собой поделать.

– В случившемся нет твоей вины.

– Мне все равно стыдно.

Я сидела на этом стуле три раза в неделю на протяжении первой половины второго года старшей школы, рассказывая о том, что чувствую из-за смерти моего отца. Миссис Мейсон дала мамочке полгода, а когда почувствовала, что ей не становится лучше, позвонила в Департамент национальной безопасности. Те прислали сотрудников к нам домой, побеседовать с мамочкой. В итоге моей матери стало еще хуже, и однажды вечером она оказалась у Мейсонов дома.

После этого я научилась притворяться. Миссис Мейсон вызывала меня раз в неделю. В прошлом году она устраивала мне профилактические беседы всего раз в месяц, и я надеялась, что в этом году она вообще оставит меня в покое.

Миссис Мейсон ждала, глядя на меня добрыми глазами, успокаивающе улыбаясь. Наверное, упорный труд был присущ ей с рождения. В любом другом городе она наверняка стала бы женой адвоката или бизнесмена и консультировала бы подростков исключительно по зову сердца. Вместо этого она вышла замуж за своего школьного ухажера, который с годами превратился в ворчливого, потеющего, усатого, скучного толстяка. Я лучше, чем кто бы то ни было, знала, что дома человека может ждать нечто гораздо худшее, но миссис Мейсон уверенно встала на путь, ведущий к счастью, а мистер Мейсон – нет.

– А что насчет вас? – спросила я.

Уголок ее рта пополз вверх: миссис Мейсон привыкла к моим попыткам уклониться от главной темы.

– Кэтрин, ты же знаешь, я не могу обсуждать…

– Знаю. Мне просто интересно, почему вы ушли, если все было не так уж плохо. Некоторые люди остаются, даже когда у них есть более серьезные причины для ухода. Я вас не осуждаю. Полагаю, я спрашиваю просто потому… когда вы решили, что лучше всего уйти?

Пару секунд миссис Мейсон смотрела на меня, очевидно, пытаясь решить, поможет ли мне ее искренность.

– Уходить можно только в одном случае: если не хочешь оставаться. Ты знаешь, о чем я говорю. Когда заходишь куда-то и понимаешь: ты здесь чужая, тебе здесь неуютно и тебя не ждут. Безопасность, счастье и здоровье важны, и очень часто все эти понятия являются синонимами. Пока ты еще несовершеннолетняя, важно, чтобы рядом оказался человек, который поможет тебе найти верный путь.

Я кивнула и посмотрела на часы. Через десять минут прозвенит звонок, и я пойду домой, отправлюсь в место, полностью соответствующее мрачному описанию миссис Мейсон.

– Как дела дома? – повторила она.

– Постояльцев в гостинице немного, хотя работы хватает. Я все еще скучаю по папе.

Миссис Мейсон кивнула.

– Твоя мама по-прежнему с кем-то разговаривает?

Я покачала головой.

– Ей лучше.

Миссис Мейсон поняла, что я вру.

– Кэтрин…

– У меня есть новый друг.

Брови психолога поползли вверх, так что на лбу обозначились три складки.

– Правда? Это чудесно. И кто же это?

– Эллиотт Янгблад.

– Новый квотербек. Замечательно, – она улыбнулась. – Мне кажется, он хороший мальчик.

– Он живет рядом с нами. Иногда мы с ним ходим в кафе «У Браума».

Миссис Мейсон выпрямилась и переплела пальцы.

– Я рада. Просто он новенький. И выглядит…