– Справляется по-своему.

– А Пресли по-прежнему… Пресли?

Я фыркнула и покосилась на него.

– Ты же целый день провел в школе. Тебе самому как кажется?

Эллиотт кивнул.

– Думаю, все осталось по-прежнему?

– Лучше бы тебе прекратить так делать, – сказала я.

– В смысле?

– Перестань разговаривать вопросами. Ты каждое предложение заканчиваешь вопросительной интонацией. Это странно.

– С каких пор тебе перестали нравиться странности?

– С тех пор как моя жизнь превратилась в одну большую странность.

– Хочешь, чтобы я следил за своим тоном? – Он кивнул. – Готово.

Эллиотт выглядел так, словно провел всю жизнь в спортзале. Толстая шея, квадратная челюсть, мощные плечи, мускулистые руки. Он двигался уверенно, смотрел мне в глаза дольше чем нужно и улыбался с тем особым очарованием, которое приходит только при наличии уверенности в себе. Мне он нравился таким, каким был прежде: долговязый и неловкий, с тихим голосом и немного дерзкий. Тогда он был скромным. Теперь же я смотрела на молодого человека, прекрасно осознающего свою привлекательность, и уверенного в том, что один галантный жест обеспечит ему прощение.

Моя улыбка померкла, я уставилась прямо перед собой.

– Теперь мы разные, Эллиотт. Ты мне больше не нужен.

Он опустил глаза и нахмурился, однако сдаваться не собирался.

– Кажется, тебе вообще никто не нужен. Я заметил, ты даже не посмотрела на Минку и Оуэна, когда те проходили мимо.

– И что?

– Кэтрин… Я оставил всех своих друзей, свою футбольную команду, мою маму… Я вернулся.

– Я заметила.

– Ради тебя.

– Прекрати.

Он вздохнул.

– Ты не сможешь злиться на меня вечно.

Я встала и пихнула ему в руки свой стакан. Эллиотт машинально прижал его к груди, но крышечка приоткрылась, и красная жидкость выплеснулась прямо в лицо Эллиотту и на его белую рубашку.

Я невольно рассмеялась. Эллиотт зажмурился и приоткрыл рот от потрясения, но потом улыбнулся.

– Ладно, я это заслужил.

Мне мгновенно расхотелось веселиться.

– Ты заслужил холодный душ из газировки? Эллиотт, мой папа умер. Его тело вынесли из дома на каталке у меня на глазах, и все соседи это видели. Мою маму обследовал психиатр. Я думала, ты мой друг, а ты просто… бросил меня там.

– Я не хотел.

Глаза защипало от подступивших слез.

– Ты лжец.

Эллиотт встал, сразу оказавшись на полторы головы выше меня. Я знала, он смотрит на мою макушку, но не подняла глаз.

– Приехала моя мама и увезла меня. Я пытался объяснить. Она увидела «Скорую», полицейскую машину и взбесилась. Силой заставила меня уехать. Брось, Кэтрин, мне тогда было пятнадцать.

Я запрокинула голову, прищурилась и все-таки посмотрела на него.

– А потом?

– Я хотел позвонить, но у тебя нет телефона, а мой мобильный у меня забрали. Я злился из-за того, что меня увезли вот так. Улизнул из дома и сумел позвонить тете, но она отказалась идти к тебе домой. Сказала, что все изменилось, что твоя мама все равно не станет с ней говорить. Через неделю после того как я получил машину, я отправился на ней в Дубовый ручей, но меня поймали на полдороге, и отец поставил на нее ограничитель скорости – больше чем сорок пять миль в час не разгонишься. Я все равно попытался приехать сюда, и у меня забрали машину. Уговаривал друзей привезти меня сюда. Я все перепробовал, чтобы вернуться к тебе, Кэтрин, клянусь Богом.

– Для меня это ничего не значит. Нет никакого Бога, – пробормотала я.

Эллиотт коснулся пальцем моего подбородка и осторожно заставил меня поднять голову, так что наши взгляды наконец встретились.

– В ту секунду, когда родители сообщили мне, что собираются развестись, я попросил позволения пожить у тети, пока все не закончится. Сказал, что не хочу наблюдать за их войной, хотя мы все знали истинную причину. Мне нужно было вернуться к тебе.

– Почему? – спросила я. – Почему они так упорно пытались держать тебя подальше от меня?

– В день моего внезапного отъезда тетя Ли позвонила моей маме. Оказалось, мы с тобой много времени проводим вместе. Моя мама многого натерпелась в этом городе, она ненавидела Дубовый ручей и не хотела, чтобы у меня была причина оставаться здесь. Она надеялась, что я тебя забуду.

– Но ты здесь. Полагаю, твоя мама сдалась?

– Мама больше ничем не интересуется, Кэтрин, ей даже на саму себя наплевать.

Я почувствовала, как моя решимость стремительно тает, и прижалась щекой к груди Эллиотта. Он обнял меня, тепло его тела обжигало меня через футболку.

– Прости, – проговорил он. – Я не хотел бросать тебя вот так, я вообще не хотел тебя оставлять. – Я не ответила, и Эллиотт предпринял попытку проводить меня к двери. – Давай войдем внутрь.

Я оттолкнула его и покачала головой.

– Ты не можешь.

– Не могу войти? Почему?

– Ты должен уйти.

– Кэтрин…

Я закрыла глаза.

– Если я рассердилась из-за твоего внезапного отъезда, это вовсе не значит, что я по тебе скучала. Я не скучала. Совсем.

– Почему? Тебя отвлекала дюжина друзей, с которыми ты постоянно общалась?

Я гневно уставилась на него.

– Оставь меня в покое.

– Посмотри по сторонам. Ты же совершенно одна.

Эллиотт повернулся на сто восемьдесят градусов, сунул руки в карманы своих шорт, сошел с крыльца и вышел через калитку. Он прошел мимо дома своей тети, не свернул направо. Я не знала, куда он идет, и старалась убедить себя, что мне это безразлично.

Глаза наполнились слезами, я села на качели и снова принялась качаться взад-вперед, слушая, как скрипят цепи о фиксирующие их крюки.

Качели накренились, и я невольно привалилась к боку Алтеи, которая села рядом со мной. Я даже не услышала, как она вышла из дома и подошла.

– Ты отшила бедного мальчика.

– И хорошо.

Мистер Мейсон вывел последнюю закорючку на интерактивной доске и повернулся к классу, утирая лоб платком. Температура по-прежнему держалась в районе тридцати пяти градусов, и учителя с каждым днем становились все раздражительнее.

– Давайте же, ребята, уже почти октябрь. Вы должны это знать. Есть желающие?

Ножка стола, за которым сидел Эллиотт, скрипнула по кафельному полу, и весь класс повернулся к нему.