Скоро сессия. Надо много работать, готовиться. Вот тут, в чемоданчике, учебник педагогики, но разве до педагогики сейчас! Она улыбнулась жалкой и грустной улыбкой: вокруг педагоги, и всё в ее жизни давно связано с педагогами и педагогикой, то есть с вопросами воспитания, а себя она не умеет, не может воспитать. Не знает толком, чего от себя требовать. Даже не знает, чего хочет…

Чужая комната в чужом доме… Но как удивительно — в этой небольшой светлой, чистой комнатке ей хорошо. Было… да было хорошо. До сегодняшнего вечера.

Она приходила от Мухтара, — усталая, разбитая и даже чуть пьяная от возвратившейся после долгого перерыва любви. Вчера она была уверена, что любит, страстно любит этого человека. Веселого и резкого, ласкового и властного до грубости, ловкого и совершенно беспечного, хитрого и такого неустроенного. А главное — своего, родного. Давно, ох как давно, их жизни связались и переплелись. Сколько раз казалось, что всё кончено — он разлюбил, она смирилась с разлукой. Но чувство вспыхивало снова, и разгоралось и опять затухало… Сюда она приехала, чтобы решить окончательно…

Смешно! В городе, за день до отъезда, она рассказала маме, что Гаюр-заде требует решительного ответа. И мама сказала — «Соглашайся», — и она сама на какой-то час вообразила: вот выход из положения. А когда увидела Мухтара — всё вернулось. Сердце запрыгало, и если б могло кричать — закричало бы от радости… Но пришел сегодняшний день. Какой страшный, какой необычный и удивительный… «Ничего, ничего не понимаю!»

День мыслей. Ужасно много она сегодня думала: можно с ума сойти. Такие спокойные мечтательные мысли утром, когда они сидели вот в этой комнатке с Мухаббат. Ганиджон играл во дворе, Анвар и Сурайе уже ушли в школу, а Мухаббат и Зайнаб, — две заговорщицы, — перебирали игрушки и целых полчаса играли в куклы. Мухаббат рассказала биографии всех своих четырех «дочерей». Милая, нежная и такая уютная девочка Мухаббат…

Что-то еще мелькает в памяти, что-то очень забавное и тоже происшедшее утром… Ах, да, — Мухаббат ее ласково обняла, несколько раз поцеловала и сказала: — «Какая вы красивая, тетя Зайнаб, я вас очень люблю. Мы все любуемся на вас. Только некоторые девочки не понимают, как вы можете ходить в туфлях на высоких каблуках и почему у вас такие крохотные ножки… Можно, я примерю ваши туфли? Я хочу во всем, во всем быть похожей на вас… когда вырасту!»

— А я бы хотела быть девочкой, как ты. И чтобы у меня был такой хороший папа и такая чудесная и ласковая мама. Трудно быть взрослой… В детстве меня баловали… Ну, об этом я тебе не буду рассказывать… Не надо, не надо, — и у нее навернулись слезы на глазах.

В этом была первая утренняя радость, — раздумчивая радость души. Она вызвала мечту о доброй, деятельной и спокойной жизни в таком вот Лолазоре. Мечту о собственной семье, о детях. Неясную, смутную, но трогательную и очень чистую.

Как трудно вспоминать по порядку! Мысли бегут, бегут, обгоняют друг друга, перекрещиваются. Раньше, если случалось много думать вечером, — обязательно хотелось лечь. А если ложилась, — тут же засыпала. Сегодня всё по другому. Постель давно приготовлена — ее наверное, раскрыла Сурайе. Лечь бы, приникнуть к подушке. В доме давно тихо. Но нет, Зайнаб стоит посреди комнаты, как потерянная, и прислушивается. И то ей мерещится, что за окном притаился и тяжело дышит Мухтар, то кажется, что Анвар и Сурайе опять смеются… Да, конечно же, над ней, над ее глупыми стихами, над тем, что она потащила взрослого и такого умного человека гулять… «Неправда, это он меня позвал, я не могла отказаться. Утром он всколыхнул всю мою душу, вызвал в ней бурю. Как же отказаться от возможности с ним поговорить наедине, вылить свое настроение?!»

Много странного и непонятного даже в самых хороших людях! Анвар — солидный и серьезный человек — зачем-то заигрывает с ней. Когда они сидели у ручья, он смотрел на нее взглядом влюбленного юноши. И, действительно, помолодел. Невозможно было не отвечать на его улыбки и призывные взгляды хотя бы с сочувствием. Была минута — там, у ручья, ей показалось, что он хочет притянуть ее к себе и поцеловать. Она тогда поднялась с камня и отошла… Боялась за себя? Ну и что же — боялась! Он ведь весь день сегодня такой красивый. И ни одной только наружной красотой. Он красив душевно, с самого утра. Как, как… Белинский. Не совсем, конечно. Белинский был худенький и щуплый, Анвар — богатырь!

Как же это вышло, что такой проницательный человек, тонко чувствующий литературу, и вдруг не понял, что своими стихами она ему намекала на желание рассказать о себе, посоветоваться?! И еще глупее получилось у входа в дом. Сурайе, милая Сурайе, их встречала и пригласила поужинать, сама своими руками приготовила постель, взбила подушки, а потом хохотала вместе с мужем над ней. Над кем же еще? В последнюю минуту Анвар смотрел то на жену, то на нее, Зайнаб и, должно быть, думал: «Ну, и глупенькая, ну, и пустенькая же ты девчонка, а еще называешься инспектором! Что ты в сравнении с моей женой?»…

«…А вдруг он, а вдруг они… — с ужасом подумала Зайнаб, — знают о Мухтаре, о наших встречах… Анвар видел, что я стояла недалеко от сельсовета. Анвар просто весь вечер потешался надо мной, и потом еще рассказал жене…»

От этого предположения Зайнаб похолодела. У нее задрожали колени. Она упала на постель, но тут же вскочила, погасила свет и настежь отворила окно. Стоять она не могла. Пододвинула стул и долго еще полулежала на подоконнике, глядя и не глядя на затихшую, пустынную улицу кишлака.

Луну заволокли тучи. Порывистый ветер приходил волнами, трепал на деревьях молодую листву, кружил пыль и вдруг стихал. Сонно тявкали собаки и где-то далеко, в той стороне, где жил Мухтар, постукивал и постукивал движок электростанции, напоминая о непрекращающейся ни на минуту деятельности людей.

Зайнаб вдруг ощутила горячую струйку, текущую по щеке. Соленая слеза попала на губу. Так плачут дети и очень беспомощные женщины. Думать, размышлять для таких женщин всё равно, что страдать. Мысли или раздражают их или утомляют и опустошают. Разгоряченное воображение Зайнаб рисовало ей картины, одну страшнее другой. Подозрительность, воспитанная в ней Мухтаром, легко разрушила воздушный замок, возникший за этот день.

Сейчас она ругала, проклинала себя за то,