«Уничтожь голову, и полк потеряет половину, если не меньше, своей эффективности». И вот эта «голова» перед ним, беззащитная, как овца на поле перед стаей волков. «Зубастая, конечно, овечка, да и волки не слишком волчьи. Но за неимением кольта будем стрелять из браунинга…» Дальнейшее слилось в одно непрерывное действие.

Вызвать остальных. Инструктаж, короткий, пока не обнаружили гибель охраны. Разбежались, залегли. Открыли огонь. Пули, гранаты, взрывы, крики, трупы, горящие бронеавтомобили и снова трупы…

Попало Тому уже в конце, когда он решил собрать документы. Расслабился и не заметил, как тяжело раненный немец поднял пистолет. Сильно ударило в бок. Адская боль и пелена, наползающая на глаза…

Очнулся Толик от резкого запаха лекарств. «Это, как его – дижа ву или дежа вю? Короче, глюки достали, – подумал он. – Я что – опять в больнице, или Гарри всё же вызвал врача?»

– Х..Г..арррии, – сумел прошептать он непослушными губами.

– Очнулись, мистер? – заслышав приятный женский, а точнее, девичий голосок, он инстинктивно подобрался. «Точно глюки! Сейчас вообще окажется, что я лежу у того самого аппарата».

– Очнулись, – констатировал тот же милый голосок с ирландским акцентом.

Том открыл глаза, и если бы не слабость, точно попытался бы перекреститься. Принадлежал этот голос молодой симпатичной медицинской сестре с ярко-рыжей шевелюрой и веселым лицом с маленьким, покрытым веснушками носом. До того знакомой, что Том даже попробовал потрясти головой, чтобы отогнать видение. Что вызвало новый приступ боли и темноты.

Второй раз он очнулся уже ночью. В палате, пропахшей неистребимым запахом карболки и каких-то лекарств, стояла тишина, прерываемая только внезапным храпом лежащего за несколько кроватей от него солдата. Почему именно солдата, Том не мог ответить внятно, но чувствовал, что прав. Осторожно, ожидая новый приступ боли, он повернул голову и осмотрелся. У самого входа тускло горела дежурная лампочка, выкрашенная в синий цвет. За полуоткрытой дверью виднелся кусочек коридора и небольшая ниша со стоящим в ней столом. За ним спала сидя, опершись подбородком на руки, медсестра. Головной убор сполз, обнажая ярко-рыжие волосы, и хотя отсюда в царящей полутьме различить лицо Том не мог, он готов был поставить десятку баксов против никеля, что оно украшено маленьким, покрытым веснушками носом.

«Как же звали эту медсестру в Хилл-Вэлли? Что-то на М… Магда, Марина, Мэри? Мэри, точно!» Голова снова заболела от мучительной попытки вспомнить всё. К этому добавилась боль в правом боку и наползающая слабость. Плюнув, Том осторожно вернулся в исходное положение. Переждал приступ боли, стараясь удержаться от стонов, и неожиданно для себя уснул.

Пока Том боролся с ложными или не очень воспоминаниями, ранами и тогдашней, точнее, современной ему медициной (как известно, если больной очень хочет жить, то медицина оказывается бессильной), в разных районах мира происходили очень интересные события.

Командующий Седьмой армией генерал Паттон, объезжая подчиненные ему войска, заехал в штаб восемьдесят второй дивизии. И конечно, встретился с ее командиром Мэтью Риджуэем. Разлили по стаканам столь ценимый Паттоном бурбон. Перед тем как выпить первый глоток, ритуально согрели стаканы в ладонях и дружно вдохнули аромат напитка. Разговор зашел о только что закончившихся боях, и комдив, считавший, что любая реклама его парашютистам полезна, в самых ярких красках расписал подвиги молодого сержанта.

– Думаю, Джордж, он вполне достоин обучения на офицерских курсах. Не считая награды, конечно.

– Полагаете? – Паттон был настроен менее восторженно. – Ну, «Пурпурное сердце» он однозначно заслужил. А по совокупности подвигов…

– Не менее чем на медаль Почета[35], – резко поставив стакан с недопитым виски, заметил Риджуэй.

– Думаете, что кто-то из конгрессменов даст рекомендацию[36]? – Паттон заколебался, но видно было, что ему идея понравилась.

– Я взял на себя смелость связаться с конгрессменом Сабатом, знакомым с моим отцом, – ответил Мэтью, вновь беря стакан в руки. – Думаю, если вы дополнительно с ним свяжетесь и переговорите с Дуайтом, то всё получится о-кей.

– Что ж, думаю, это неплохая идея, – отсалютовав стаканом, заметил Джордж Паттон.

Они неторопливо, маленькими глотками допили бурбон, и командующий армией распрощался с комдивом, решив по пути заехать в госпиталь, чтобы самому взглянуть на новоявленного героя. К его сожалению, переговорить с раненым Томпсоном не удалось, его только что увезли на очередные процедуры. Тогда Паттон просто прошелся по палатам в сопровождении принимающего офицера, майора Чарльза Эттера[37]. Всё шло как обычно: быстрые беседы с некоторыми из лежачих раненых, грубоватые шутки генерала, столь нравившиеся солдатам. Задавая вопросы, Паттон перемещался вдоль ряда коек. В ответ на его вопрос о том, как дела, четвёртый пациент, рядовой Пол Беннетт заявил:

– Нервы у меня шалят. Как снаряды летят, слышу, а взрывы – нет.

Повернувшись в раздражении к Эттеру, Паттон спросил:

– О чем говорит этот человек? Что у него? Может, ничего?

Не дождавшись ответа от Эттера, который хотел посмотреть медицинскую карту Беннетта, Паттон закричал на солдата:

– Ах ты ни на что не годный сукин сын! Ах ты трусливый ублюдок! Ты – позор для армии и немедленно отправишься на передовую драться, хотя это слишком хорошо для тебя. Тебя следовало бы поставить к стенке и расстрелять, хотя и это тоже слишком хорошо для тебя. Я сейчас сам пристрелю тебя, будь ты проклят!

Сказав это, Паттон потянулся за револьвером, выхватил его из кобуры и принялся размахивать перед носом Беннетта. Ударив Беннетта наотмашь по лицу, Паттон приказал явившемуся на шум начальнику госпиталя полковнику Карриеру:

– Я требую, чтобы вы немедленно убрали отсюда этого типа. Я не хочу, чтобы остальные ребята, которые сражались, не жалея жизни, сидели тут вместе с ним и видели, как с ним нянькаются.