стволы, березовая ветка мягко хлестнула Светловоя по лицу. Они оказались в Ладиной роще. Светлава бежала к вершине, к святилищу, княжич следовал за ней по склону холма все выше, выше, и у него захватывало дух, словно они поднимались прямо в воздух. Легкая девичья тень впереди казалась то ближе, позволяя Светловою приблизиться к себе, то снова отдалялась, смех ее звенел по березняку, как голос хрустальной росы. Она то пряталась за стволами берез, почти сливаясь с ними в своей белой рубахе, то снова показываясь, дразня Светловоя смехом и маня все дальше за собой.

Впереди мелькнул светлым пятном белый валун ограды святилища, похожий на лежащего быка. Светловой едва не потерял девушку из виду, едва успел заметить, что она бросилась к валуну, прижалась к нему, на мгновенье слилась с его гладким боком. Он устремился за ней, уже протянул руки, и вдруг она повернулась и оперлась спиной о камень.

Слегка задыхаясь, не столько от бега, сколько от волнения, Светловой приблизился к ней, снял с головы венок и, держа на ладонях, подал его девушке. При этом нужно было что-то сказать, потребовать поцелуя для выкупа, но Светловой не мог собраться с мыслями.

Девушка подняла лицо ему навстречу, и Светловой охнул. Вместо Светлавы на него смотрела Белосвета. Несмотря на густые сумерки, он отчетливо видел каждую черточку ее прекрасного лица – оно само излучало свет. Светловой застыл, оглушенный счастьем, придавленный им, как болью или огнем, сердце его готово было разорваться, не в силах вместить этого счастья – просто стоять возле нее и смотреть ей в лицо.

– Спасибо тебе за венок, – мягко сказала Белосвета и взяла венок у него из рук.

Светловой не помнил о венке и не ощущал, что держит его, но нежные руки Белосветы коснулись его рук, и он вздрогнул. По всему его телу разливалось блаженство, словно вместо крови его жилы полнились молоком и медом.

Белосвета надела венок себе на голову, и примятые, привядшие головки колокольчиков и бело-розовой кашки вдруг сами собой приподнялись, оправились, словно на них брызнула живительная роса с лебединого крыла берегини.

– Что же молчишь – или не ждал? – с улыбкой спросила девушка. – Я ведь обещала тебе, что на Ярилин день свидимся.

Сейчас она была еще прекраснее, чем в их первую встречу. Лихорадочное беспокойство и переменчивость, тревожившие его тогда, теперь исчезли. Весь облик Белосветы дышал теплом и нежностью, в ней загорелся новый свет, более яркий и чистый. Она походила на реку, в которой весеннее тепло растопило остатки льда и прогрело воду до самого дна.

– Я ждал, – едва сумел выговорить Светловой. В груди его теснилась буря, он желал бы высказать ей все – и свою тоску в ожидании, и свою радость встречи, но не мог, слова не приходили и язык его не слушался. – Я так ждал…

– И я ждала! – отвечала Белосвета, и от нежной прелести ее лица у Светловоя кружилась голова. – Ждала, когда снова тебя увижу, когда опять подойду к тебе. Никогда я таких, как ты, не встречала.

– И я не встречал… – пробормотал Светловой.

Теперь он понимал, что значит «ослепительная красота». Именно так была красива Белосвета – глаза готовы были плакать слезами восторга, но не отрываться от ее лица никогда. Он почти сердился на себя, что стал вдруг таким глупым и неловким, боялся, что она не поймет, какое счастье для него в том, чтобы видеть ее. Но Белосвета смотрела на него с такой лаской, что она верил – она все понимает.

– Встречал, – сказала она, немного склоняя голову к плечу. – Ты меня каждую весну встречал, только не видел. От Медвежьего велика дня до самой Купалы я вокруг тебя ходила, только ты не замечал.

– Замечал, – сказал Светловой.

Теперь ему казалось, что каждую весну в последние годы, лет с четырнадцати, в нем просыпалось это сладкое и тревожное чувство. Просто раньше Белосвета не показывала ему своего лица и он не знал, что было причиной этому неясному чувству счастья.

– Ты меня видел, – говорила она, глядя ему в лицо и как будто любуясь, в глазах ее светилось нежное томленье, и Светловой едва стоял на ногах от волнения. – Я на тебя смотрела много-много раз… из чужих глаз… Я тебя видела, и ты меня видел. Только имени мне не давал. Ты меня любил, только сам не знал.

– Я знал… Теперь знаю! Одну тебя я всегда любил и одну тебя всегда любить буду!

– Да! – нежно и горячо выдохнула Белосвета, словно в этом и была ее заветная мечта. – Люби меня! Люби меня одну, тогда и я тебя любить буду!

– Будешь? – не помня себя, воскликнул Светловой и хотел обнять ее, не сразу решился, но все же взял ее за плечи, так бережно, словно боялся помять цветок.

Кружилась голова, он не мог толком понять, что ощущают его руки, но так хорошо ему не было никогда.

– Я вечно буду любить тебя! – шептала Белосвета, приблизив к нему лицо.

Светловой видел только ее глаза, огромные и ярко-голубые, как весеннее небо, полные небесного блаженства. Голос ее проникал в самую глубину его души, заслонял весь мир, делался единственным счастьем и единственным смыслом.

– Вечно буду любить! Каждую весну я буду приходить к тебе, и весна станет для тебя вечной! Ты не узнаешь старости, ты всегда будешь так молод и красив, как сейчас, и сердце твое будет так же полно чистого огня любви, как сейчас. Только люби меня, меня одну. Меня саму, а не тех, в чьих обличьях я являюсь людским взорам.

Светловой не различал слов, как будто смысл сам собой вливался в его память, чтобы звучать в ней вечно. Глаза Белосветы стали необъятны и бесконечны, как само небо. Ее руки обвились вокруг его шеи, и какое-то мягкое горячее облако обняло его и качало на мягких волнах. Светловой не ощущал земли под ногами, для него весь мир стал этим сияющим мягким облаком, вечным блаженством, дыханием Надвечного Мира.

– Помни обо мне всегда! – дохнуло ему в душу. – На Купалу я снова приду. А пока прощай. Помни меня!

И облако схлынуло. Не в силах поднять веки, Светловой прислонился грудью к белому валуну, уткнулся в него лбом. Камень был теплым, от него веяло запахом цветов. Белосветы больше не было. Она не ушла, она просто исчезла, растаяла.

Светловой долго стоял так, закрыв глаза, даже не пытаясь понять, где он и что с ним, а только прислушиваясь к затихающим звукам Надвечного Мира. Они медленно отдалялись, но не ушли совсем. Их голоса задержались в шуме берез, в шелесте травы. Как тонкие огненные нити, в