До сих пор не могу по-настоящему поверить, что я тут. Пишу и слышу, как над водой разносится колокольный звон. На крыше дома напротив воркуют голуби. По узкой улочке внизу гуляет эхо чьих-то голосов. Как будто я никуда и не уезжала. Когда мисс Хакстебл вызвала меня к себе в кабинет, я не сомневалась, что провинилась в чем-нибудь. Может, показывать девочкам картину кисти одного старого мастера, изображающую среди прочего и обнаженную натуру, было слишком рискованно? Как бы там ни было, директриса предложила мне сесть, глядя спокойно и дружелюбно. Потом она рассказала, что анонимный благотворитель сделал школе щедрое предложение — не иначе как у нас училась одна из его внучек. Этот благотворитель был большим почитателем Невилла Чемберлена[17], сторонником мира любой ценой. Я слушала, недоумевая, к чему она клонит и какое отношение все это имеет ко мне, но тут мисс Хакстебл сказала:

— Он предложил одной из наших учительниц стипендию на годовое обучение за границей. Есть надежда, что после этого учительница будет лучше понимать и ценить иные культуры, а следовательно, сможет позитивно влиять на дело мира во всем мире.

Я осторожно кивнула:

— И вы хотите дать этот шанс мне?

Странно, что директриса выбрала именно меня, хоть я и была самой младшей среди преподавательниц.

Мисс Хакстебл продолжила. Естественно, вначале она предложила поехать старейшим членам коллектива. Учительнице французского мисс Хейли, учительнице латыни мисс Дин и мисс Фробишер. И даже мисс Хартман, которая преподавала математику и естествознание. Но все они отказались. Кто-то не хотел оставлять старую маму, кто-то считал, что слишком опасно ехать за границу в наше неспокойное время. Мисс Фробишер высказалась предельно ясно: «заграницы» с нее хватило во время прошлогодней летней поездки, и ехать туда опять она не желает. А мисс Хейли ответила поговоркой, что старую собаку новым трюкам не научишь.

Таким образом, очередь дошла до учительницы, стоявшей на самой нижней ступеньке иерархической лестницы. Никто меня не выбирал, просто все остальные отказались ехать.

— Я знаю, что вам понравилось в Венеции, — сказала директриса. — Мисс Фробишер говорила мне, что этот город вас прямо-таки очаровал. И у них есть, насколько мне известно, Академия изящных искусств. Не хотите ли воспользоваться возможностью и поучиться там годик с оплаченными расходами? А место в школе за вами сохранится.

Только полная дура отказалась бы от такого предложения. Конечно, нужно хвататься за этот шанс. Я разволновалась и напомнила себе, что у меня тоже есть пожилая мама. Посмею ли я расстаться с ней на год? И как быть с деньгами? На что ей жить без моего учительского жалованья?

— Боюсь, я не смогу поехать, — запинаясь, проговорила я. — Я же содержу на свой доход мать, без него ей не выжить.

— Насколько мне известно, стипендия предложена щедрая. Не исключено, что она даже больше того ничтожного жалованья, которое вы получаете у нас в школе. Может обнаружиться, что вы даже выиграете в финансовом плане. — Она помолчала. — И, помнится, ваша матушка упоминала тетю, которая намекала, что не прочь к вам перебраться.

— Да, это моя тетя Гортензия. Она сказала, что ее австрийская служанка вернулась на родину и в наши дни невозможно найти прислугу, — неуверенно ответила я.

— Ну вот пожалуйста, идеальное решение. Пригласите тетю погостить, пока вас не будет.

И это действительно казалось идеальным решением. Хотя тетя Гортензия и лишилась своего состояния, у нее до сих пор был небольшой личный доход, и к тому же мама не останется одна. Венеция не на краю земли, если мама заболеет или я ей понадоблюсь, можно будет первым же поездом вернуться домой.

Итак, я приняла предложение. Тетя Гортензия с энтузиазмом согласилась пожить у нас. Я написала в Академиа ди Белле Арти — ту самую, куда я водила учениц всего год назад и где видела студентов, которые смеялись так, будто им нет дела до всего остального мира. Удастся ли мне вписаться в такую компанию? Я осознавала, что мне уже не восемнадцать. Мне почти тридцать. Я уже не разделяю их полную надежд веру в то, что жизнь полна возможностей.

Я послала в академию некоторые свои работы, и меня приняли в качестве иностранной вольнослушательницы. Это означало, что я могу посещать занятия, но избавлена от зачетов и экзаменов. Сказать, что мама не пришла от такой затеи в восторг, было бы существенным преуменьшением. Она сильно огорчилась.

— Ты уедешь на целый год? А как же я?

После папиной смерти она привыкла во всем полагаться на меня, да и вообще никогда не была общительной и уверенной в себе. Ее жизнь многие годы состояла из забот о муже и дочерях, посещения церкви да участия в алтарной гильдии, члены которой поддерживали в порядке церковную утварь.

— Тетя Гортензия составит тебе компанию. А миссис Бредли проследит, чтобы в доме было чисто и красиво.

— Но это же так безответственно, — возразила мама. — Зачем, скажи пожалуйста, тебе понадобилось снова учиться рисованию? В школе вроде бы считают, что для преподавания твоих навыков вполне достаточно!

— Мамочка, но это же такой отличный шанс! Ты должна за меня порадоваться.

— Порадоваться? — В ее голосе появились интонации, которые обычно предшествовали истерике. — Тому, что ты целый год будешь одна среди иностранцев? Ты — без всякого опыта, без знания мира! Как ты справишься? Ты же всегда жила дома, под моим крылышком.

Это было не совсем справедливо, потому что наши роли давно переменились, и теперь она жила у меня под крылышком.

— Я справлюсь.

— А что будет, если Гитлер решит объявить войну? Весь мир и так в хаосе, — сказала мама. — А этот Муссолини почти ничем не лучше Гитлера. Разве он уже не вторгся в Абиссинию?

— Мамочка, Абиссиния далеко, в Африке. Это колония. Он просто колонизировал ее, Британия и Франция веками занимались тем же самым. А если начнется война, я, конечно, вернусь домой, — объяснила я.

Тогда мама прижалась ко мне.

— Ты — все, что у меня есть, деточка, — проговорила она. — Я не вынесу, если с тобой что-нибудь случится.

Удивительно, но тетя Гортензия приняла мою сторону.

— Ее сестру, Винни, ты отпустила аж в Индию, — сказала она. — Уж конечно, девочка заслуживает право пожить собственной жизнью. Она же заботилась о тебе все эти годы!

И мама, пусть и с неохотой, была вынуждена согласиться. Я упаковала свой скудный гардероб и, терзаемая непонятным чувством вины, отправилась на вокзал.

И вот я здесь. Я приехала вчера и остановилась в маленькой гостинице у вокзала — конечно, это временно, и мне еще предстоит найти себе постоянную берлогу. Обстановка у меня в номере почти такая же спартанская, как была в монастыре, где мы жили в прошлом году. Тут совсем не так чистенько и постоянно пахнет дымом и потом, а еще ужасно шумно: рядом главная магистраль от вокзала к собору Святого Марка. Не слишком вдохновляющее начало! Погода жаркая и душная. Всю прошлую ночь я пролежала на кровати, но так и не смогла толком уснуть. А едва решилась приоткрыть ставни, чтобы впустить хоть немного воздуха, как была немедленно атакована комарами.