– Да… и когда мы отвечаем насилием на насилие, – печально отозвался я, – то этим увековечиваем насилие, единственный гарантированный результат таких действий – все то же насилие, направленное только на нас самих.

Гунапрабха кивнул и сказал:

– А теперь давай немного отдохнем.

Мы оба нуждались в отдыхе и телом и душой. Он уселся, по-стариковски ссутулившись, и, не отрываясь, смотрел на свои руки, без устали перебиравшие четки, а я потянулся и привалился к чинаре, уставившись в звездное небо.

– Насилие сеет не только отпечаток, который порождает еще большее насилие, – чуть повернувшись в мою сторону, тихо проговорил он недосказанную мысль, – но и саму склонность вести себя соответствующим образом – убивать, лгать или прелюбодействовать, – которая переносится вместе с умом во все новые сферы бытия, в новые перерождения. Вот почему уже в младенчестве мы проявляем склонность к тем или иным видам добродетельного или злонамеренного поведения, вот почему нам вдвойне трудно удержаться от всего этого, когда мы взрослеем.

Я кивнул, это было похоже на правду. Мне всегда казалось, что я могу различить на детских личиках неизвестно откуда взявшиеся следы пристрастий и антипатий, казалось, они принесли с собой этот груз откуда-то, где жили раньше. Да и в школе мне приходилось замечать в своих совсем юных одноклассниках различные пороки и врожденные таланты, доставшиеся им, как говорят, от природы. Выжатый как лимон, я прижался к родному дереву, чтобы почувствовать его животворящую силу, и снова посмотрел вверх, стараясь разглядеть свет далеких звезд сквозь его раскидистую крону. Вот эти-то звезды и натолкнули меня на еще один последний вопрос.

– А где находился мой ум, – спросил я почти шепотом, – до того, как этой планеты и в помине не было?

– Ответ у тебя перед носом: ты на него сейчас глядишь, – ответил монах. – Количество обитаемых планет во вселенной бесконечно. Когда пробивает ее час, каждая из этих планет погибает. Зачем далеко ходить за примером – та, на которой мы сейчас сидим, не избежит этой участи: она сгорит, как только наше солнце ярко вспыхнет напоследок, увеличившись в размерах перед тем, как ему придет черед навеки угаснуть.

Когда умирает тело, в котором обитает ум, то этот ум должен на короткий период времени войти в промежуточное тело, что-то вроде призрачной формы, временного пристанища, где он будет пребывать, пока не созреют все условия, позволяющие ему обрести новое тело, причиной которого, конечно же, является конкретное сочетание семян-отпечатков, оставленных в уме прошлыми действиями, словами и мыслями.

Эта призрачная форма не подчиняется физическим законам, которые управляют жизнедеятельностью обычных, материальных тел, и перемещаться она может практически со скоростью мысли. Вот так и получается, что личность может обрести свое следующее тело в другом мире – в другой сфере бытия – очень далеко от того мира, который мы с тобой видим сейчас. А когда последние люди на какой-нибудь планете умирают, а затем и сама эта планета погибает, их умы перемещаются в такой призрачной форме в один из бесчисленных миров.

Я говорю тебе все это лишь для твоей осведомленности, потому что ты об этом спросил, и потому еще, что это имеет отношение к нашему разговору вообще. Я не могу тебе прямо сейчас показать эту призрачную форму, поэтому дальше тебе придется самостоятельно изучать, пока ты целиком этого не примешь, иначе ты станешь мыслить нелогично и… И вообще хватит на сегодня логики, правда? – спросил Гунапрабха риторически, бормоча и склоняясь головой все ниже, пока совсем не задремал. А я поглубже вдохнул ночного воздуха и попытался было уложить все эти многочисленные мысли в мой скудный перегруженный разум.

Я проснулся в полной растерянности, у меня не было ни малейшего представления, который сейчас час и сколько же дней я проспал. На скамье по-прежнему чинно, с полностью выпрямленной спиной восседал старый Мастер Гунапрабха. Он слегка покачивался взад-вперед, словно подчиняясь ритму какого-то внутреннего духовного песнопения, и пристально смотрел прямо перед собой на нечто такое, чего мне было не увидеть. Я поднялся и, поклонившись ему, вновь чинно уселся на траву у ног наставника. Покачивание прекратилось, подбородок чуточку приподнялся, и огромные глаза старого мудрого филина снова приветствовали меня из бездонных глубин его необъятного ума.

– Прежде чем отклониться от темы, – начал я, – мы говорили…

– Никуда мы не отклонялись, – поправил меня Учитель.

Я кивнул, он был абсолютно прав.

– Мы говорили о причинах внешнего мира; о тех отпечатках в нашем уме, которые определяют саму окружающую действительность.

Он тоже кивнул.

– Мне приходилось бывать в таких странах, – заговорил я, – где проблема была не только в том, что пища не насыщала, лекарства не исцеляли и тому подобное, а в том, что там не было никакой возможности вырастить хороший урожай: то засуха, то заморозки, то затяжные проливные дожди, то нашествие саранчи, уничтожающей посевы.

– Следствие воровства, – проворчал он, как всегда глядя на свои сложенные руки, – коллективная карма тех жителей этой страны, которые воровали.

– А еще я был в городах, – продолжал я, – где на улицах стоит удушливый запах гари, зловоние от испражнений и гниющих отбросов. Скверно чувствуешь себя, куда бы ты ни пошел в таком городе: везде трущобы, смрад и духота.

– Созревание отпечатка, посеянного в уме всеми видами прелюбодеяний и извращений, – с готовностью ответил Мастер.

– Вот еще есть такие места, где никто никому не доверяет, где люди вообще не могут работать сообща, где их совместные усилия всегда терпят неудачу, а вокруг царит атмосфера страха и всего и всех нужно бояться.

– Лживость, – кратко прокомментировал он.

– А что сделало некоторые страны равнинными и удобными для путешествия и строительства дорог, а другие покрыло оврагами, скалами и непроходимыми болотами?

– Злословие – разговоры, которые разлучают людей, – был ответ.

– А откуда появились странные районы мира, сплошь засыпанные острыми камнями, поросшие колючими растениями, где нет ни рек, ни озер, а земная поверхность груба и выжжена солнцем, где все вокруг уныло и безжизненно, все наводит тоску и даже безотчетный страх?

– Грубые и колкие слова в адрес других.

– А почему появляются места, где даже деревья кажутся неудачными творениями, либо неспособными плодоносить, либо плодоносящими не ко времени: то слишком рано, то слишком поздно; плоды либо не вызревают, либо быстро загнивают. Почему в некоторых городах много уютных и укромных уголков, парков и лужаек, где можно хорошо отдохнуть, а другие похожи на каменные джунгли, в которых негде дать передышку телу и душе, где на каждом углу подстерегают опасности?

– Результат пустословия, бесполезной болтовни, – вздохнул наставник.

– А почему в руках некоторых людей вещи служат долго, сохраняя свои высокие качества и полезность, в то время как другие не успеют обрести объект своих вожделений, как тот стремительно приходит в негодность: или совсем разваливается, или перестает работать, или работает с каждым днем все хуже?