Мне показалось, что Александра сейчас упадет в обморок, такая она внезапно сделалась бледная. Я подхватила ее за талию, и вовремя.

– Что с тобою? Тебе дурно?

– Голова закружилась. Пойдем отсюда, становится свежо. Я замерзла. – Она закашлялась.

– Я принесу тебе шаль! – кузина сорвалась с места и через минуту вернулась с любимой шалью барышни, бордово-красной, с кистями. – Закутайся, и постоим еще немножко! Какая чудесная ночь!

– А вдруг кто-нибудь твою душу приманит? – пошутила я.

– Я не боюсь. Во-первых, мы стоим на балконе, а не гуляем вокруг пруда, а во-вторых, бабушка научила меня оберегаться от этого. Но только это тайна. Вам нельзя.

Александра уже вполне пришла в себя и казалось, сама была удивлена неожиданным приступом дурноты. При ее пышных и крепких формах, отличному цвету лица и румянцу, она до странности была слаба здоровьем. Но внезапных обмороков у нее до сих пор не бывало.

Кузина же вовсю наслаждалась чудесным ночным воздухом, запахами цветущей липы, камыша и воды, доносящихся с пруда. Внизу мягко светились ночные звездочки цветов, резким ароматом перебивающие свежесть ночи. Прохладный ветерок ничуть не смущал ее. Несмотря на тощую и нескладную фигуру, она казалась чрезвычайно выносливой. Я не помню, чтобы у нее хоть раз был насморк или мигрень.

– Так что ж, ты закончишь про гаданье? – напомнила ей Александра. Видимо, этот разговор взволновал ее.

– Про гаданье? А! Бабушка согласилась и начала было… Карта легла вся красная, и бабуля сначала сказала, что это хорошо, что это к большой сильной любви, а потом… она вдруг рассердилась, смешала все, и велела нам уйти.

– И что?

– А все. Больше ничего не было. Бабушка потом целых два дня сердилась, вставала на рассвете, и куда-то ходила… А потом сказала, что «ничего не получается, и от судьбы не уйдешь». Ну… вот и все. Ой! Кто-то идет! – кузина даже подпрыгнула от неожиданности, указывая пальцем куда-то вниз.

– Пальцем показывать некрасиво, – назидательно произнесла я. Мне всегда приходится быть начеку и поправлять поведение барышень.

– Полина, душенька, ты никогда не расслабляешься! А я так забываю обо всех правилах хорошего тона, когда меня что-то увлекает.

Мы с Александрой перегнулись через балюстраду, пытаясь разглядеть человека внизу. Это оказался Мишель.

– Что ты делаешь тут посреди ночи? – спросила его барышня.

– Посмотрите, какая луна! Разве можно уснуть в такую ночь? Я услышал пение русалок и вышел на их зов.

Мы посмотрели друг на друга и засмеялись.

– Вы подслушивали, противный! – кузина захихикала. Мишель ей нравился. Впрочем, он нравился всем женщинам, любого возраста и любого сословия.

– Поднимайся к нам, – пригласила его Александра, – не так скучно будет.

– Романтическому герою не бывает скучно в лунную ночь. Он всегда найдет каменный балкон, а на балконе прекрасных дам! – Мишель шутливо, но очень галантно и изящно поклонился.

Вся эта сторона дома, обращенная в сад, была увита диким виноградом. Воспользовавшись этим, молодой человек легко взобрался на второй этаж и, ухватившись за балюстраду балкона, соскочил к нам.

– Вот и благородный кавалер!

Я чувствую, как слезы предательски сбегают по моим щекам. Ведь Мишеля нет больше! Как же сообщить об этом барышне?

Дверь в коридор я оставила приоткрытой, и время от времени выглядываю и прислушиваюсь. Но пока ничто не нарушает тишину ночи.

Переполох возник внезапно. Стали открываться двери, началась беготня, шлепанье босых ног.

– Барышне плохо!

С первого этажа поднялся доктор, которого оставили ночевать. Мария Федоровна, зная, какую новость она должна будет сообщить наутро, решила, что присутствие доктора не будет лишним, и уговорила Аграфену Федоровну сказаться нездоровою. Та выполнила обещание, и теперь доктор, сухонький седенький старичок в пенсне, наспех одетый, проследовал в комнаты Александры.

Оказалось, что барышня, которая смогла уснуть только к середине ночи, все время ворочалась с боку на бок, стонала и вздрагивала во сне. Наконец, она в ужасе проснулась, хватая посиневшими губами воздух, с безумными, остановившимися глазами. Ей принесли воды, травяной отвар, приложили грелки к ногам. Когда состояние девушки немного улучшилось, она рассказала, что ей приснился страшный сон. В этом сне ее кто-то пытался задушить.

– Кто же это был, душа моя? – барыня чуть не плакала, глядя на бледное, измученное лицо своей красавицы-дочери, на синяки под ее огненными глазами, прерывистое, неглубокое дыхание.

– Кто-то невидимый. И холодный! Очень-очень холодный…

– Видела ли ты во сне каких-нибудь людей, или предметы? – расспрашивала Александру расстроенная тетушка. Она знала, что пересказанный несколько раз сон теряет свою опасную силу. Угроза исходит только от скрытого, неосознанного, которое высасывает жизнь изнутри, поглощая ее, словно горячий песок воду.

– Я видела… красивого мужчину. Но не Мишеля, нет… – девушка говорила с трудом, отыскивая в запутанных глубинах больного сознания неясные, расплывающиеся формы и образы. – Это был… черноволосый, очень красивый человек… бородка, усы, пронзительные голубые глаза… Тонкое лицо… Похожий на султана, или… – она замолчала.

– Что-то еще?

– Много цветов… Белый дворец. Фонтаны. Вода журчала.

– Вода – это к слезам, – подумала Мария Федоровна. Сказала другое. – Что ж ты так испугалась?

– Этот мужчина, он был очень добр ко мне… он так смотрел на меня… И он мне протягивал что-то. Серьги! Рубиновые серьги. Как они необыкновенно сияют… – она оглянулась в растерянности, бледное ее лицо внезапно залил густой румянец. – Это те самые серьги, что подарил мне Мишель. Тогда, в Лондоне. Помните, маман?

– Как же я могу помнить, когда ты отчего-то скрывала этот подарок от меня, и ото всех.? Я столько раз после той вечеринки, когда ты надела их в первый раз, думала, почему?

– Я не в первый раз их тогда надела. Я их надевала много раз, тайно, ночью. Сама не знаю, почему. Они словно заворожили меня. Я почувствовала такую тягу к ним, что испугалась. Когда я их надевала, одна, в полумраке, при свете одной-единственной свечи, то все вокруг словно замирало… а в моих ушах начинала тихо звучать странная музыка: хрустальные колокольчики и на фоне них – очень нежный, как будто из самого сердца, неуловимый напев флейты. Вернее, даже не флейты, она слишком груба… Что это было за очарование! Вы не поймете. А тогда, когда я надела их при всех – ничего такого не было. Просто серьги, и все.

Она передохнула немного и продолжала.

– И вот во сне я будто вижу их на ладони этого мужчины… А потом темнота, как тяжелое плотное облако, накрыла меня. Я не могу ни вздохнуть, ни пошевелиться, ни крикнуть. Я хочу позвать на помощь, но губы меня не слушаются. Я кричу, но ни звука не вырывается из моего горла. И тогда я стала мысленно обращаться к Мишелю… Мне показалось, что он – единственная ниточка, которая еще привязывает меня к жизни и дает надежду на спасение. Он обязательно должен меня услышать, где бы он ни был. И тут… я вижу раскрытый, усыпанный цветами гроб, и в нем Мишель. Мертвый, холодный и равнодушный. С закрытыми глазами. Я стала звать его: