Нынешняя компания в интерьер решительно не вписывалась: двое мужчин, оба в костюмах, при галстуках. Чуть поодаль, опершись на снайперскую винтовку, хранила презрительное молчание костлявая блондинка в белых колготках, белой блузке и шортах защитного цвета. Блёклые рыбьи глаза, подбородок — как у таранного броненосца.

— А где поп? — негромко спросил Портнягин (от серого дощатого забора их по прямой отделяло метров тридцать, не больше).

— Кадить пошёл, — любезно сообщил тот, что пониже ростом, милый улыбчивый интеллигент. И всё-то в нём было прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Вот только о руках трудно что-либо сказать — руки он почему-то всё время держал в карманах.

— Что-то я его во дворе не видел, — заметил Глеб.

— Ну, значит, не дошёл ещё…

Из-за бугра послышался стук по дереву, лязг цепи, надрывный лай, потом заглушаемые захлёбывающимся рычанием голоса. Улыбчивый интеллигент оглядел собравшихся на поляне.

— Малый джентльменский набор, — сказал он. — Кстати, Поликрат Поликратыч, а почему я здесь не вижу криминалитета? Репутацию бережёте?

— Тупые они, — угрюмо отозвался дородный Поликрат Поликратыч. Лицо у него было обширное, озабоченное. Официальное. — Нюансов не ловят. Прикопают без намёка, а я отвечай потом…

— Прометей прикопанный, — с удовольствием изрёк его рафинированный собеседник. — И какие же требования выдвигает этот ваш самородок?

— Никаких.

— Как? Вообще?

— Вообще.

— Так может, он не психопат-учёный, а просто психопат? В этот его ящик с кнопкой кто-нибудь заглядывал?

— Да все кому не лень! Сам обычно хвастаться ведёт…

— И что там внутри?

— В принципе вообще… физик один смотрел — говорит: бред сивой кобылы.

— Тогда, простите, из-за чего весь сыр-бор?

Официальное лицо закряхтело, достало носовой платок и, расстелив, с омерзением присело на ящик с тремя кликухами.

— Физик, — повторило оно тоскливо. — Мало ли что физик! В Царицыне вон Чернобров машину времени изобрёл. Тоже вроде бред, но… работает же!

На поляне тревожно задумались. Любой самородок опасен в первую очередь своей непредсказуемостью. Не имея ни малейшего понятия о существующей в научных кругах конъюнктуре, он по простодушию вторгается в такие области познания, куда серьёзные исследователи давно уже договорились не соваться ни при каких обстоятельствах.

Хотя встречаются отморозки и среди профессионалов. До сих пор памятен скандал, учинённый в начале двадцатого столетия известным авиахулиганом Сикорским. Знал же, знал, что мотор в аэроплане принято ставить точно по центру! Вот расчёты, вот формулы, вот наконец честное слово академика: поставишь сбоку — закружится самолёт и упадёт. И что ж вы думаете? Назло всем четыре мотора на крыльях укрепил. Мало того: в полёте из озорства половину с одной стороны взял и выключил. А народ-то внизу — стоит смотрит! Видят: не крутится, не падает — летит себе и летит. Пришлось из-за него, баламута, всю аэродинамику переписывать…

— Тогда уж скорее Пандора, чем Прометей, — неожиданно промолвил интеллигент. — Тем более ящик у него…

Вынул руку из кармана и рассеянно взглянул на часы. Рука оказалась под стать облику, изящная, с ухоженными ногтями, но почему-то этот простой жест сильно взволновал представительного Поликрата Поликратыча. Официальное лицо поспешно встало с дощатой тары и отступило подальше, словно гранату из кармана вынули.

— А вы что молчите, молодой человек? — нервно спросило оно Глеба — явно для того, чтобы как-то оправдать странную свою ретираду.

— А что такое?

— Ну вот физик говорит: бред сивой кобылы. А вы что скажете? Вы же… э… без пяти минут специалист… Есть там колдовство? В принципе вообще…

Ученик чародея внутренне приосанился.

— Колдовство есть везде…

— Нет, я в смысле… в самом приборе.

— Так, чепуха, — равнодушно изронил Глеб.

Поликрат Поликратыч остался недоволен его ответом.

— А почему ваш руководитель сам не прибыл? — несколько раздражённо спросил он. — Нет, вы поймите, я вообще в принципе против вас ничего не имею, но… возраст, опыт… Всё-таки не кто-нибудь — исполнительная власть просит выступить в качестве эксперта. Мне кажется, Ефрем Поликарпович мог бы отнестись к такому предложению и повнимательней…

— Хворает, — скупо отмерил информацию Глеб Портнягин.

— А позвонить ему нельзя? В принципе вообще…

— Можно. Сам сказал: ежели что стрясётся — звони.

— Ипсэ диксит, — непонятно прокомментировал интеллигент, задумчиво разглядывая произрастающий на сливовой ветке мужской рваный носок.

— Ну так позвоните! — приглушённо, учитывая опасную близость объекта, рявкнул Поликрат Поликратыч.

— Разве что-нибудь стряслось? — не понял Глеб.

— А когда стрясётся, поздно будет! — Не совладав с чувствами, официальное лицо опрометчиво повысило голос. За бугром немедленно загремела цепь, грянул заполошный лай и, кажется, лязгнула щеколда. — А, чтоб тебя! — Поликрат Поликратыч замолчал, успокоился и снова обратился к Портнягину, взяв тоном ниже. — А на доме? Вы вроде говорили: на нём заклятье лежит…

— Лежит, — согласился тот.

— А если снять?

— Тогда через полмесяца дом под снос пойдёт.

— И что?

— Н-ну… тут уж не до изобретений станет.

— Мысль, между прочим, здравая, — заметил интеллигент.

— Здравая она! — вполголоса вспылил Поликрат Поликратыч. — Этот придурок за полмесяца триста раз кнопку нажать надумает! — посопел, прикинул. — И потом, — добавил он как бы про себя, — это ж всё и без колдовства можно решить… Прислать бульдозер…

— Попробуйте, — хладнокровно согласился Портнягин. — Спецназ, по-моему, уже вызывали.

К представителям власти, тем более исполнительной, он испытывал после отсидки стойкую неприязнь.

Костлявая блондинка слегка изменила позу.

— Кадс леший тур ходит бля? — надменно осведомилась она, не поймёшь на каком языке. Возможно, даже на русском.

Все повернулись в ту сторону, куда теперь был устремлён её таранный подбородок. Вскоре там зашуршали, закачались тростники — и на поляну вышел поп с ещё дымящимся кадилом.

— Заодно исповедал, — старательно окая, с удовлетворением оповестил он и небрежно передёрнул затвор. На утоптанную землю посыпались остатки курящегося ладана.

— Выяснили что-нибудь? — кинулся к пришедшему Поликрат Поликратыч.

Священнослужитель ухмыльнулся.

— Тайна исповеди, сын мой, — несколько глумливо напомнил он. — Тайна исповеди.