Леха окончательно уразумел, что итогом этого необычного ликбеза, скорее всего, станет обычное дисциплинарное взыскание.

Сзади раздался голос Иванова, решившего все же прийти на помощь своему подчиненному:

— Петроглифы, товарищ подполковник, это рисунки доисторических людей!

— Ага! — встрял Леха. — Мамонты всякие, свиньи, собаки… На горах рисуются!

— Тьфу, ешь твое мыло! — зло плюнул зампотех. — Ну придурки! До места доедем, вы у меня там все горы своим говном изрисуете! Неандертальцы хреновы! Тьфу! Мазута нестроевая! — И пошел дальше вдоль колонны, продолжая свой гневный монолог, энергично жестикулируя.

Командир ремроты Иванов последовал за ним, а Леха, облегченно вздохнув, пристегнул топор на место.

Время шло, но сигнала к маршу все не было. Рахимов по-хозяйски прохаживался вокруг бэтээра. Он стучал ногами по колесам и беспредметно, но по-деловому заглядывал под броню. Леха тоже решил поразмять ноги. Он неторопливо пошел вдоль стоявших друг за другом машин. Но в ногах, хоть и накопивших усталость за прошедшие двое суток, чувствовалась какая-то неестественная упругость, от чего постоянно хотелось бежать. Казалось, внутри него скопилась недюжинная, неподвластная ему самому сила, освободиться от которой было невозможно. Хотелось разодрать грудную клетку и выпустить ее прочь ко всем чертям. Он смотрел на людей, стоявших у машин и сидевших на броне бэтээров. Бойцы разговаривали, шутили, пели. Их лица казались неестественно веселыми, а глаза таились в защитном прищуре, словно каждый из них был носителем некой тайны. За их заостренными в улыбке подбородками, напряженно бегающими желваками чувствовалось сильное нервное томление, обычно вызывающее неуемную дрожь в мышцах. Одной большой общей тайной, укрывшейся глубоко в душах этих молодых ребят, было тревожное предчувствие приближающейся, еще неведомой, но уже ясно ощутимой опасности. Естественный страх блудил где-то в подреберье их молодых организмов, заставляя учащенно биться сердца, глубже дышать и сильно, до боли под диафрагмой, втягивать животы. Он объединял их, толкая ближе друг к другу перед пугающей неизвестностью, слухи о которой уже давно витали по воинским частям и перестали удивлять, заставляя людей все чаще уединяться и думать, думать, по-новому глядя в прошлое, силясь осознать себя в настоящем.

Молодые солдаты и необстрелянные офицеры срастались в одно целое. Война быстро навела свой порядок в их головах, выгнав оттуда наигранный патриотический пафос, обратив его за последний месяц в немудреный набор чугунных мыслей. Втискиваясь в пацанские умы и души, война выжимала из этих решительных людей остатки юношеской романтики, всасывая их по ночам в прилипшее к телу мокрое от пота белье, а днем в полы бушлатов, принуждая часто вытирать о них влажные ладони. Все они ждали команды к движению, как освобождения от маеты и непомерной душевной натуги, стремясь скорее подчиниться одному, неизбежному, но избавительному приказу и наконец двинуться, давя колесами и перемалывая гусеницами свои проклятые сомнения.

Леха вернулся, залез в бэтээр, сел на водительское сиденье и устало закрыл глаза. Он вспомнил химбат и представил заснеженный военный городок, залитый солнечным светом, офицерских жен, выгуливающих своих чад на морозном воздухе, Яшу за шахматной доской, начфина, комбата Славкина и свою пустую койку с полосатым матрацем. Леха почти физически ощутил себя лежащим на ней. От этого ему сделалось до того приятно, что, не желая терять этого ощущения, он сложил руки на руле и уткнулся в них лицом. Но через некоторое время поднял голову, посмотрел в смотровое окно и тихо произнес:

— А что, лучше было бы, если бы Яша сюда поехал?.. И хорошо, что так вышло…

Леха продолжал молча сидеть в бэтээре, пока не услышал на улице громкие голоса. Он выглянул из люка и увидел летящие в низкое серое небо зеленые ракеты. Солдаты, покинувшие на время свои машины, сбегались к колонне и занимали места.

Мгновенно заполнивший все вокруг надсадный рев двигателей и режущий глаза выхлопной чад, повисший над бескрайней степью, огласили уход из нее людей и преддверие возвращаемого ей покоя.

Рахимов, что-то крича, размахнулся и далеко зашвырнул тряпку, которой он снова старательно очистил от грязи гвардейские знаки, и быстро забрался в люк. Леха запустил двигатели, включил радиостанцию и надел новенький, выданный ему накануне Ивановым зимний шлемофон. В эфире разнеслась долгожданная команда:

— Внимание! Я — Беркут ноль первый! Я — Беркут ноль первый! Всем — триста тридцать три! Всем — триста тридцать три…

Выполняя полученный приказ, Леха надавил на педаль газа…

Широкая пограничная Амударья стремительно и бурно несла свои серые с рыжим отливом воды, стараясь сорвать с места узкую понтонную переправу. Но переправа стояла, надрываясь под напором воды снизу и гнетом устремившейся по ее верху бронированной лавины. Она то гулко стонала и погружалась в реку, вынося на себе многотонную танковую броню, то облегченно поднималась над водой, без усилия пропуская по своему хребту грузовики, работая так без отдыха уже много дней. А техника все шла и шла с разных сторон, сливаясь рукавами в один гремящий смрадный поток.

Полковая колонна остановилась недалеко от переправы в ожидании своей очереди. Леха с Рахимовым вылезли на броню. На той стороне реки они увидели только пустыню и дорогу, уходящую в кособокие барханы, над которыми повисло точно такое же серое, но уже чужое небо.

— Так я и знал! Не напрасно я предчувствовал! — сказал Леха, указывая рукой на ту сторону реки. — Ни жары, блин, ни слонов, ни пальм и вообще ни единой души из числа дружественного народа! — Он посмотрел на Рахимова: — Шурик, где твои братья по вере? Почему я не вижу радости в ликующей толпе?! Где, спрашивается, девчата с пятнышками на лбу?!

— С какой пятнушка? — удивленно спросил Рахимов.

— С какой, с какой? С такой! — Леха ткнул себя пальцем в лоб. — Как в фильмах про Рама и Шиама, про Зиту и Гиту и про другую ихнюю любовную хренотень!

— Наши женщины никакой пятнушка на лба не рисуют! Индийский женщина рисует! А наши нет, — Рахимов отрицательно покачал головой.

— А ты откуда знаешь? Ты что, на том берегу уже был? В гости бегал?

— Нет, не был. — Рахимов указал рукой за реку. — Там тоже узбеки живут. Этот территория вдоль Союза весь узбекский. Во время нашей гражданский война много узбеков туда ушли. Афганцы, пуштуны дальше. Там много национальностей есть, как у нас.

— Ну, может быть. Я не спорю. — Леха снял шлемофон и почесал затылок. — На хрена мне спорить с тобой, если ты уже про все на свете знаешь?! Но с революционной агитацией про нерушимую дружбу народов, как я теперь наглядно вижу, тут слабовато! Согласись! — Он снова ткнул пальцем в противоположный берег. — Глянь, друг ты мой сердечный! Ты только глянь! Даже без пятнышек ни одна женская персона платочком помахать не приперлась! — Леха стукнул ладонью по башне. — Так за каким же мы туда бузуем?! Перед кем мы там с тобой, Рахимов, долг исполнять намерены? Во все чистое с утра как дураки вырядились! Ты для кого гвардию на броне начистил?! Опять для зампотеха?! Где твои благодарные соплеменники?! — Он с деланой строгостью посмотрел на Рахимова и досадно махнул рукой. — Надо было в грязном ехать!