по редкому дару красноречия, его речи лились потоком, и слово насаждало благочестие в юных сердцах наших, когда он приезжал к нам во время говения нашего». Священником другого стиля являлся духовник Грибоедовых отец Иосиф — от старого Вознесенья в Москве. Это был светский иерей, испытавший влияние тех аббатов, которые учили в барских домах и нередко совращали питомцев в католичество. Он любил говорить по-французски и, когда кадил, проходя по церкви, то по-французски же извинялся перед дамами.

Барская жизнь грибоедовской Хмелиты кончилась в революцию. Последняя владелица поместья, фрейлина В. П. Волкова, покинула его вскоре после октября 1917 года. Два года в доме сменялись разные учреждения: читальня, чайная, какие-то военные курсы. Многое из обстановки огромного (52 комнаты) дома погибло. Но все же в 1919 году вывезли в Москву еще до 5 ООО томов книг, а в вяземский музей было передано свыше 20 масляных картин.

А. Л. Бем

«Горе от ума» в творчестве Достоевского 

I

К знаменитой комедии Грибоедова Достоевский проявлял неослабный интерес на всем протяжении своего творчества. В «Дневнике писателя» 1876 года он сам подчеркивает свое постоянное внимание к «Горю от ума». Вновь задумавшись над образом Молчалина, Достоевский говорит, что «чуть не сорок лет» зная «Горе от ума», он только теперь понял как следует тип Молчалина («Дневник писателя... 1876 г. Гл. 1/3, XI, 422—423.). Об этом интересе свидетельствуют не только критические отзывы Достоевского о комедии Грибоедова, но и обилие цитат из «Горя от ума», рассеянных в его художественных произведениях, письмах и статьях. Достоевский охотно пользуется ходячими изречениями из «Горя от ума», как, например: «И дым отечества нам сладок и приятен» («Ползунков», I, 362); «Свежо предание, а верится с трудом» («Записки из Мертвого дома», III, 464; «Идиот», VI, 231); «...о том, о сем, а больше ни о чем» («Зимние заметки», IV, 58; вместо «к тому, к сему, а чаще ни к чему...»); «...отважно жертвуя затылком» («Зимние заметки», IV, 63; вместо «...чтобы смешить народ, отважно жертвовать затылком...»); «Дома новы, но предрассудки стары» («Крокодил IV, 227); «Ни звука русского, ни русского лица» (Письмо от 16 августа 1867 года. — Письма, II, 36).

Но более показательны цитаты, свидетельствующие о том, что Достоевский знал отлично чуть не весь текст комедии, без чего он вряд ли мог бы в нужный момент вспомнить такие места комедии, как: «...чтоб иметь детей, Кому ума недоставало?» («Дневник писателя», 1881 г., XII, 452); «К перу от карт и к картам от пера, И положенный час приливам и отливам» (Материалы к «Бесам». Роман «Бесы», изд. «Парабола», стр. 606); «Приданого взял шиш, по службе ничего» («Дневник писателя», 1881 г., XII, 452).

Количество этих цитат могло бы быть мною увеличено, но и уже приведенного достаточно для подтверждения того, что Достоевский свободно черпал из сокровищницы гениального по мастерству языка произведения Грибоедова.

Наблюдение над творчеством Достоевского показывает, что цитаты из того или иного произведения появляются у него не только в применении к подвернувшемуся случаю, по простой ассоциации памяти, а почти всегда выдают известную идейную связь с цитируемым произведением. Поэтому исследователь обязан всегда с большой внимательностью отнестись к такого рода цитатам; именно здесь чаще всего лежит первое указание на идейно-художественную зависимость двух произведений. Так и в данном случае, в применении к Грибоедову, цитаты и припоминания комедии Грибоедова отнюдь не случайны: мы их больше всего обнаруживаем в тех произведениях, которые дадут нам материал для установления идейно-художественного воздействия Грибоедова на Достоевского. А именно: в «Униженных и оскорбленных», «Идиоте», «Подростке». 

II

Достоевский не только знал комедию Грибоедова, но и глубоко пережил ее в своем сознании. Он старался критически осмыслить образ Чацкого, более всего поразивший его, и определить его место в русской культурно-общественной жизни. И, как всегда в критических оценках Достоевского, он не идет здесь по следам других, а вносит свое, оригинальное понимание в этот образ. В этих прямых отзывах Достоевского о Чацком прежде всего поражает суровость его оценки, почти беспощадное осуждение Чацкого как явления общественного беспочвенничества (О критической оценке Достоевским Чацкого писал Н. К. Пиксанов в статье «Оценка "Горя от ума" в литературной критике» (Грибосдов. Поли, собр. соч.. акад. изд., т. II. СПб., 1913. стр. 332—333). «У Достоевского, — говорит он, — есть несколько суждений о произведении Грибоедова, правда, отрывочных и случайных, но знаменательных и оригинальных»; и ниже: «Родство Чацкого, бытовое и психологическое, с барской средой, его декабристские настроения отмечены сильно и правильно, а попытка оценить Чацкого с широкой принципиальной точки зрения заслуживает серьезного внимания и обсуждения»). Так, в «Дневнике писателя» за 1876 год Достоевский вкладывает в уста своего «приятеля-парадоксалиста» следующие слова о Чацком: «Ведь это Чацкий, что ли, провозгласил...

...чтоб иметь детей

Кому ума не доставало?

И провозгласил именно потому, что сам-то он и был в высшей степени необразованным москвичом, всю жизнь свою только кричавшим об европейском образовании с чужого голоса, так что даже завещания не сумел написать, как оказалось впоследствии, а оставил имение неизвестному лицу «другу моему Сонечке». Эта острота насчет «кому ума не доставало» тянулась пятьдесят лет именно потому, что и целых пятьдесят лет потом у нас не было людей образованных» («Дневник писателя» за 1876 год, XI, 373. «Другу моему Сонечке» — ср. у Салтыкова-Щедрина «Господа Молчалины» (об этом ниже)). Пусть за эти слова Достоевский не несет полной ответственности, ведь приписаны они другому лицу; свое несогласие с ним Достоевский прямо оговаривает: «С взглядами его, то есть собеседника, я не совсем согласен» (Там же, стр. 372). Но мы убедимся, что и прямо от своего имени Достоевский отзывается о Чацком не менее сурово.

В черновых заметках из «Записной книги» Достоевский, например, говорит: «Комедия Грибоедова гениальна, но сбивчива: «Пойду искать по свету...» Т. е. где? Ведь у него только и свету, что в его окошке, у Московских хорошего круга, не к народу же он пойдет. А так как Московские его отвергли, то, значит, «свет» означает здесь Европу. За границу хочет бежать.

Если б у него был сеет не в московском только окошке, не вопил бы он, не кричал бы он так на бале, как будто лишился всего, что имел, последнего достояния. Он имел бы надежду и был бы воздержнее и рассудительнее.

Чацкий — декабрист. Вся идея его — в отрицании прежнего, недавнего, наивного поклонничества. Европы все