– Эй! – Он проводит ладонью у моего лица, я вздрагиваю, потому что впала в задумчивость. Он опять успел. Еще бы четыре секунды, и я должна была встать. Он всегда успевает. Сколько раз уже я ставлю сама себе подобные условия спонтанного эксперимента? Если он не позвонит через четыре минуты!.. Он звонит через три. Если он не поздравит меня до шести вечера!.. И посыльный приносит розы в пять сорок.

– Давай поедем ко мне и завалимся поспать дня на три, – предлагаю я, остановив его ладонь.

– Котенок, у меня дела. Нам нужно поговорить. Ты можешь говорить? Что с тобой? Депрессия?

Я пожимаю плечами.

– Ладно, если ты плохо себя чувствуешь…

– Я отлично себя чувствую. Правда, мне пришлось ночью сидеть у гроба… – Взболтав осадок в чашке, я выплескиваю его на блюдце и уточняю: – Возле двух гробов.

Не рассчитала. Коричневая жижа разлилась по столу. Я покосилась на официантку, та как раз удовлетворенно вздыхала, покачав головой: ничего другого она и не ожидала от девицы с синяком под глазом и в рваных джинсах. Ну и черт с ней. И на столе отлично видно, что меня ждет. Дальняя дорога, расставания и встречи. Встречи растеклись далеко, подмочив выстроченную вышивкой салфетку. Судя по торжественному лицу Павла, его предстоящий разговор – предвестник расставания.

– Инга, почему ты все время говоришь о морге, о покойниках, а теперь еще и о гробах?! – Снисходительно улыбнувшись, как после шалости непослушного ребенка, Павел промокает кофейный осадок.

– Это, вероятно, оттого, что я не воин. – Я удрученно киваю головой. – Вот если бы я была воином, то говорила бы о сражениях, победах, оружии…

– Послушай, может быть, я в твоей жизни ничего не значу, но я обещал принять решение о нас с тобой, и принял его.

– Ты разводишься с женой?! – Я так удивилась, что схватила вторую чашку и вылила осадок из нее. В этот раз точно попала, на блюдце. Ну вот, ничего здесь нет, легкие перемены в личной жизни, не более того. А уж если Павел решил официально поменять свою жену на меня, это не назовешь легкими переменами!

– Помолчи, дай я скажу, и перестань хулиганить. – Теперь и Павел покосился в сторону бдительной официантки. – Не воспринимай все драматично, но ты у меня не единственное утешение и расслабление в напряженных буднях. У меня есть еще одна женщина, с которой мне хорошо. Не так, как с тобой, это совсем другое, но все-таки…

– То есть это не жена? – тупо уточняю я.

– Нет. Жена – это свое, родное, а ты – экзотика, всплеск энергии, вихрь радости.

В этом месте я всмотрелась в Павла более внимательно, для чего придвинула поближе свое лицо к его – виновато-напряженному.

– То есть ты не считаешь меня слабой и требующей внимания убогонькой тихоней?

– Это ты – тихоня? – ухмыляется Павел. – Ты выдумщица, энергичная фантазерка, одаренная, талантливая личность и выносливый сексуальный партнер без комплексов!

Откинувшись на спинку стула, я наслаждаюсь нахлынувшим на меня чувством глубокого удовлетворения. Где-то далеко, на грани воспоминания о вынырнувшем из воды голом мужчине с красными лебедиными лапами в руках, заблудилась совсем другая характеристика. Но ту придумала женщина, кто знает…

– Если ты говоришь не о жене, то о ком?

– Эта женщина старше меня, давняя связь. Мы знакомы еще с института, она, собственно, сделала меня тем, кто я есть. Она меня воспитала. Определенный взгляд на мир, корректность в чувствах, образовательный уровень в области искусств, умение анализировать и добиваться своего в любых контактах – все это у меня от нее.

– Она – не фантазерка? – Я решаю выяснить все подробнее.

– Нет, – улыбается Павел и опускает глаза.

Его легкая стеснительность и нежность при воспоминании об этой женщине удивляют меня. Я никогда не видела на этом лице виноватого, растерянного выражения.

– Тогда, вероятно, ее не назовешь сексуальным партнером без комплексов?

– Это совсем другие отношения, пойми! Это другой мир, внутренний мир общения.

– А по каким дням ты ее посещаешь?

– В среду, – решительно отвечает Павел.

– Среда… А жена знает?

Он кивает, потом еще раз кивает, потом становится похожим на китайского болванчика.

– И про меня жена знает? – возбуждаюсь я.

Он кивает и кивает…

– А эта женщина… Которая тебя воспитала, она про меня знает?!

Дернувшись, его голова решительно качается теперь уже не вверх-вниз, а из стороны в сторону.

– К чему эти вопросы, Инга? – Голова наконец остановилась и уставилась на меня увлажненными, вероятно, от одновременного воспоминания о трех женщинах сразу, задумчивыми глазами.

– Я подумала, вдруг ты захочешь, чтобы мы собрались как-нибудь втроем…

– Исключено. Я не хочу терять никого из вас, вы мне очень дороги, поэтому я решил…

– Слушай, – перебиваю я, заинтересованно подавшись вперед, – а кто тебе пришил пуговицу?

– Пуговицу? – Он удивленно осматривает себя где-то в области живота, а потом между ног.

– Вот эту пуговицу на пиджаке, вторую сверху!

– Не знаю, какая разница! Почему ты все время говоришь не о том? Дай мне закончить.

Собравшись и применяя для привораживания собеседника легкие движения ухоженных кистей рук (что должно, вероятно, свидетельствовать о его умении грамотно и не слишком навязчиво удерживать внимание), бдительно предотвращая попытки вопросов с моей стороны, не отрывая своих зрачков от моих, Павел заканчивает минут десять. За это время я успеваю справиться с болезненным удивлением от его внезапного откровения и даже сделать некоторые выводы:

– Пуговицу пришивала не я, значит, это была либо жена, либо духовная наставница Среда. Скорее всего – жена, я следую логике: для тела – я, для духа – Среда, для хозяйства – жена…

Жена знает обо мне – Субботе и о Среде… Среда знает о жене, но не знает обо мне… Я знаю о нас троих, это свидетельствует, что потребности плоти и бытовых удобств преобладают в мужчине над потребностями духа… Он не имеет понятия, кто пришил пуговицу, проявляя тем самым возмутительное равнодушие и убогость в восприятии нашего четырехмерного мира…

– Инга! Ты меня не слушаешь?

…Через час я разглядываю свою постель с наслаждением гурмана. Я люблю спать, люблю сны, никогда не боюсь просыпаться, а проснувшись, всегда радуюсь новому дню. И сейчас, стоя совершенно голой перед большой – три двадцать на три – кроватью, с капельками воды на теле после теплого душа, я расставляю руки в стороны, становлюсь на цыпочки и падаю лицом вниз на покрывало. Матрац подо мной дергается, подбрасывая тело, потом я катаюсь туда-сюда, захватив край покрывала, и оказываюсь в разноцветном шелковом коконе. Дернувшись несколько раз, убеждаюсь, что тело достаточно сковано. Это у меня с детства. Я всегда заматывалась в одеяло, чтобы не улететь во сне и не заблудиться. Последнее, что я делаю, – запоминаю, что за окном – вторая половина дня, пасмурно, там сентябрь срывает в судороге своих последних дней листья с деревьев, как ненужные уже объявления о приходе осени. Не успеет…