Выделив две страницы, распечатываю их на принтере, выхожу из архива и, уговаривая себя не спать на ходу, тащусь к кабинету Л.П. Чуйковой. Она смотрит на меня, застрявшую в дверях (потому что очень захотелось прислониться к косяку и подремать секундочку), со странным удивлением. Как будто забыла, кто я. А я смотрю на чашку «Любочка» и начинаю нервно хихикать.

– Хотите кофе? – спрашивает Л.П. Чуйкова, заметив, что ее чашка вызывает у меня странную реакцию.

– Уже нет.

Нахмурившись, Л.П. Чуйкова, вероятно, вспомнила, кто я и зачем здесь нахожусь, и у нас, после того, как я добрела до стула и в буквальном смысле свалилась на него, состоялась приблизительно такая беседа.

Л.П.Чуйкова заметила листки в моей руке, взяла их, просмотрела и сразу же попросила меня не заниматься ерундой. Я не очень поняла, что она называет ерундой, и попыталась объяснить, что именно эта парочка – Чонго Лопес и Вероника Кукушкина – прошла мимо нас с Ладушкиным по лестнице, пробралась в квартиру моей тетушки и заперлась там в ванной. Нет, если бы она стала меня уверять, что эти люди не могут находиться в Москве, потому что, к примеру, давно сидят в тюрьме или убиты, я бы еще засомневалась, не подводит ли меня память и молодая, но быстро набирающая силу интуиция хранительницы очага. Но Чуйкова стала говорить странные вещи.

Она решила, что я, не обнаружив среди фотографий нападавших, выбрала наиболее понравившиеся мне лица из международного розыска («…кто вас, кстати, пустил в архив Интерпола?!») и предоставила их, чтобы отделаться от нее и направить следствие по ложному следу.

Оказывается, я должна была смотреть фотографии не того архива, а совсем другого, в котором находятся данные на своих, отечественных бандитов, прячущихся за границей. Зачем я решила так коварно поступить с изнемогающей от большого куска торта после порции водки (это я обнаружила по запаху) Л.П. Чуйковой – вот вопрос. Мне было сказано что-то про нездоровую фантазию в сочетании (как ни странно) с убогим мышлением. В конце беседы Л.П. Чуйкова посоветовала эту самую фантазию приструнить хотя бы на время пребывания в весьма серьезном учреждении. И даже пожалела молодость и глупость, которые толкают меня на всякие авантюрные выдумки.

– Вы решили выбрать фотографии из архива Интерпола, потому что понимаете – эти люди в международном розыске, информацию по ним получить весьма трудно, да?

– Я ничего не понимаю, – сдалась я и честно решила прекратить на сегодня думать и понимать, пока не посплю хотя бы пару часов.

– Ну вот видите! – удовлетворенно кивнула Чуйкова. – Распишитесь, что не обнаружили среди предоставленных вам фотографий лиц, похожих на нападавших. И знаете что? Инга Викторовна, мне правда хочется вам помочь. Я понимаю – погибли ваши родственники, это очень болезненно, я все понимаю. Но советую подумать хорошенько, прийти сюда и написать чистосердечно, как все было тогда в квартире с Ладушкиным. Ладненько?

Я ничего не отвечаю, потому что только что решила прекратить думать. Но моя интуиция, вероятно, не имеет отдыха, потому что я вдруг спрашиваю:

– А где Ладушкин?

– Инспектор Ладушкин лежит в Пироговке с тяжелейшей черепно-мозговой травмой.

– Значит, он жив, – обрадовалась я. – Разговаривать может?

– Может.

– Тогда что я здесь делаю? Какое чистосердечное признание? Он должен был сказать, что его ударила не я!

– Со слов Ладушкина, он не видел нападавшего.

– Да нет, вы подумайте, мы с ним в коридоре, так? – Поскольку Чуйкова, скривившись, начинает искать в бумаге запись, так это или не так, я некоторое время жду. Нашла. Кивает. Я продолжаю: – Мы в коридоре, он отковыривает дверь в ванную. И этой дверью, с той стороны ванной его бьет Лопес! Ладушкин падает, после чего этот же Лопес ударяет его по голове гвоздодером.

– «Выбитая дверь ударила меня, и я упал на пол, после чего почувствовал сильный удар по голове», – бесстрастно зачитывает Чуйкова. – «Перед ударом я заметил только женские ноги в черных колготках и в туфлях на высоких каблуках».

– Слава богу! – Простонав это, я укладываюсь головой на стол, подложив под нее руку. – Я была в джинсах. Даже самый невнимательный мужчина, даже тот, которого ударили гвоздодером по голове, может отличить джинсовую ткань от колготок.

Взглянув на Л.П. Чуйкову, понимаю, что мое заявление о мужчинах успеха не имеет.

– Послушайте, но вы-то должны понять, что женщина не может надеть туфли на шпильках под джинсы! – продолжаю я уже с отчаянием.

– Обычная женщина – нет. Но вы же зарабатываете воплощением фантазий, так? Распишитесь.

– Не распишусь. Теперь это дело принципа. Я видела именно этих людей, что бы вы там ни думали о моих фантазиях.

– Как хотите, – пожимает плечами Чуйкова. – Распишитесь здесь. Это подписка о невыезде. Кстати, Изольда Грэмс – это?…

– Моя бабушка.

– Ваша бабушка выпросила у начальства разрешение на захоронение. Теперь, раз вы утверждаете, что узнали нападавших, в целях продолжения следствия я вынуждена просить вашу семью повременить с похоронами. Я дам распоряжение в морг, а вы постарайтесь успокоить бабушку. Обещаете?

– Что именно? – прячу я глаза.

Успокоить.

Я неуверенно киваю. Успокоить так успокоить.

– Ну вот и ладно. Расскажите на прощание, что такое у вас дневная фантазия.

– Ладно. – Я недолго думаю. Я даже и не думаю вовсе, а просто представляю, что для Чуйковой Л.П. на заказ можно было бы снять подсвеченную солнцем ромашку с маленькой синей бабочкой на ней. Рядом, на траве – использованный шприц с остатками подкрашенной кровью мечты, нож и… И мертвый белый голубь со спутанными жемчужной ниткой судорожно сведенными лапками. А представив, мстительно предлагаю: – Можно, к примеру, показать увеличенного в тридцать раз паука, поедающего пойманного насекомого. При увеличении паутина кажется стальной проволокой, на лапках видны все щетинки, но особенно хороши челюсти, и еще, знаете, интересно наблюдать, как паук выделяет капельку смеси изо рта и начинает плести из нее паутину.

– А почему это именно дневной сон? – брезгливо содрогнувшись, интересуется Чуйкова.

– Когда на паутину падает солнце, она блестит и режет пространство. Увеличенных насекомых лучше показывать на ярком свету. – Я встаю, расписываюсь. – Вот, к примеру, изумрудная оса, кусающая таракана…

– До свидания! – громко приказывает Л.П. Чуйкова, роется в сумочке, достает салфетку и закрывает ею рот.

За эти секунды я успеваю забрать со стола два листка с фотографиями Лопеса и Кукушкиной.

Почему я поехала на Ленинский в Пироговскую больницу, а не поехала спать, объяснить трудно. Вероятно, я решила, что если лягу, то просплю сразу дня два, не меньше, и пропадет вся острота ощущений от несправедливого обвинения Чуйковой Л.П., не говоря уже о подписке о невыезде. Пока я плутала между корпусами, в сумочке зазвонил телефон.