«Это загадка, – ответил ей месье Бошан. – На свете полным-полно загадок».

Берегиня глубоко вздохнула.

Даже во время прилива в пруду было очень мелко, не больше четырёх-пяти футов в самом глубоком месте. Вот и сейчас, если бы она вздумала выйти из шлюпки, то могла бы нащупать ногами дно, даже если бы для этого пришлось встать на мысочки. А в канале было и того мельче.

И тем не менее Берегиня своими глазами видела ламантина. Она стояла на крыльце, ела подтаявшее фруктовое мороженое, которое капало ей на руку. Берегиня стряхивала капли с руки, и они скатывались вниз, падая на ракушечную скорлупу, устилавшую землю возле крыльца.

Верт уселся рядом, с его розового языка тоже скатывались капли – точь-в-точь как с фруктового мороженого. Берегиня и глазом не успела моргнуть, как пёс встал на задние лапы, опираясь передними о колени хозяйки, и подарил мороженому горячий поцелуй!

– Р-р-р-р-р… – подразнила его Берегиня. И, потрепав по холке, сказала: – Наверное, ты единственный в мире пёс, который обожает фруктовое мороженое.

Верт вильнул хвостом в знак согласия, и Берегиня разрешила ему ещё разок лизнуть мороженое. Летний воздух был неподвижным, жарким, тяжёлым.

Вот тут-то до неё и донёсся плеск со стороны пруда. Если бы в этот миг подул хотя бы слабенький ветерок, то она, скорее всего, не расслышала бы его. Ветер отнёс бы звук в другую сторону.

Но воздух был неподвижен, и она услышала: с-с-спл-л-л-ла-а-аш-ш-ш!

Берегиня оторвалась от мороженого и взглянула на пруд как раз вовремя. Она успела заметить, как что-то большое, какая-то невиданная морская тварь мелькнула на поверхности Ключа и снова ушла под воду. Берегиня прищурилась: её ослепило яркое летнее солнце, поверхность воды в его лучах сверкала так, что было больно глазам.

Вот опять! С-с-спл-л-л-ла-а-аш-ш-ш! Что-то огромное, серо-коричневое. Кит? Нет, пожалуй, не кит. Морж? Тоже нет. Но, прежде чем Берегиня двинулась с места и сбежала по ступенькам к пруду, прежде чем позвала Синь, громадное животное исчезло. Но всё-таки она его видела!

– Морская корова! – сказала она Верту.

Это был знак.

Весь остаток дня она вместе с Вертом провела на причале, вглядываясь то в прибывавшую, то в мелевшую воду Ключа. Но диковинная тварь больше не появилась.

Вечером она рассказала об этом Синь, которая, пожав плечами, ответила:

– Всё может быть… – А потом добавила: – Вообще-то вряд ли, Берегиня. Морские коровы водятся у берегов Флориды и в Вест-Индии. Они никогда не заплывают так далеко на запад.

Но Берегиня знала, что это была морская корова.

И вот теперь, подплывая к устью канала, она вспомнила про неё. А как известно, где морские коровы, там и русалки.

«Они всегда рядом» – так сказал месье Бошан.

Так оно и есть. Это ещё один знак, которому Берегиня доверяла.

Морская корова никак не могла оказаться в водах Ключа. Но всё-таки она там оказалась.

В это время в оранжево-жёлтом доме Доуги почувствовал, что к его щеке прижался мокрый холодный нос Второго. Не открывая глаз, он потрепал щенка по спине. Он не хотел просыпаться. День был таким длинным, что Доуги хотел только одного – спать. Он повернулся на бок и натянул простыню до самого подбородка. Ему так хотелось спать, что он, наверное, мог бы проспать весь остаток лета, весь год, всю жизнь.

Треволнения дня были для него всё равно что холодный душ, который остудил его пыл. Слишком уж хорошо начинался день и слишком многое обещал.

Он поднялся ещё до рассвета и, стоя в воде, слышал тихий шелест осоки, доносившийся с солёных болот, лёгкий шорох кустарника от дуновения свежего ночного ветра.

Он забросил в пруд свою сеть и смотрел, как она медленно тонет в воде, оставляя на её поверхности мелкую рябь. Выждав минуту-другую, он не спеша стал вытягивать сеть на берег, где сидел Второй и наблюдал за хозяином. Щенок терпеть не мог сырости. Как и Верт, он был сухопутным, а не морским псом. Поэтому он уселся подальше от кромки воды, чтобы какая-нибудь случайная волна не намочила ему лапы.

Доуги вытащил на берег тяжёлую сеть. Он знал, что в неё угодило несколько крабов, и слышал, как они щёлкали клешнями, пытаясь вырваться на свободу. Нет уж, братцы! Он пообещал Синь, что наловит ей крабов для гумбо.

Гумбо голубой луны… Ночь голубой луны…

– К-к-красота! – сказал Доуги.

Он долго ждал этой ночи, ждал полнолуния, чтобы спеть Синь свою песню, в которой только три слова. Как замечательно, что будет гумбо! И песня. Он думал, что всю свою жизнь ждал этой ночи, волшебной ночи, главной ночи. Думая о ней, он улыбался. Его улыбка была широкой, как море.

Он принялся тихонько напевать свою песенку. Что скажет ему Синь? Ответит ли она «да»? Он напевал песню всё громче и громче.

«Да! – думал он. – Она ответит мне: “Да!”»

Подтянув сеть к берегу, он увидел крабов, щёлкающих клешнями, пытающихся вырваться из плотной снасти. Голубые крабы, которые водились у этих берегов, славились своей раздражительностью. Всякого, кто хоть раз купался в Мексиканском заливе, голубой краб обязательно хватал либо за пальцы, либо за лодыжку.

Вытащив сеть на берег, он подсчитал улов. Один. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять. Ровно десять. Ровно столько, сколько нужно. Так он и думал. Да.

Когда вся вода вытекла из сети, он перевернул её и стал вынимать крабов. Он брал их одного за другим, сердитых и огрызающихся, за панцирь и опускал в большой алюминиевый бак, на три четверти заполненный солёной водой. Второй направился к баку, чтобы проверить, всё ли там в порядке.

– Эй! Ост-т-торожней! – крикнул Доуги, увидев, что любопытный щенок засунул нос в бак.

Щёлк! Второй чудом успел отскочить, клешни сомкнулись в миллиметре от его носа. Напуганный и рассерженный, пёсик принялся бегать вокруг бака, на чём свет стоит ругая злобного краба: «Р-р-р-р! Тяв! Тяв! Тяв!»

Доуги рассмеялся:

– Н-н-ну, хватит! П-п-пошли д-д-домой!

Вода в баке шумно плескалась от стенки к стенке, и Доуги остановился, чтобы дать ей успокоиться.

– Сегодня б-б-будет б-б-большой д-день, д-д-дружище, – сказал он.

И Второй, словно понимая, о чём речь, с готовностью отозвался: «Тяв! Тяв!»

Доуги снова засмеялся и ответил Второму на собачьем языке:

– Тяв-тяв!

Второму очень нравилось, когда хозяин разговаривал с ним на его языке, хотя Доуги знал по-собачьи одно-единственное слово – «тяв». Зато оно могло значить так много! Чаще всего это было пожелание доброго здоровья, радости и успеха во всём. Второй повторял его всю дорогу, пока они с хозяином шли от пруда к призрачно-голубому дому, где Синь, тоже проснувшаяся ни свет ни заря, уже стояла на кухне у плиты, помешивая в кастрюле коричнево-красный соус ру для своего знаменитого крабового гумбо. Он был так популярен в маленьком мирке Устричного посёлка среди всех его обитателей!