Если бы Вильгельм видел его, он мог бы переменить свои планы, потому что это был поразительный пример того, как тевтонская скрупулезность маскировалась под эффективность. Альфред предписал подготовить: а) зал площадью в сто квадратных футов для демонстрации процесса производства стали, начиная с кокса и рудного сырья и кончая готовой продукцией; б) табло, демонстрирующее разницу между свинским железом (то есть колоколами Якоба Майера) и литой крупповской сталью; в) образцы осей, колес и орудий с показом «всех ступеней процесса»; г) орудия «с усовершенствованиями в конструкции и монтаже» и д) деревянные модели двух будущих крупповских пушек. В завершение торжества его величество должен был стать свидетелем фактических, час за часом процессов отливки и ковки раскаленного орудия.

Это был изнурительный график. Более того, он равносилен дерзости. Только человек, страдающий манией величия, мог полагать, что имеет право на такое количество королевского времени. Тем не менее Вильгельм прошел через это. Великолепный в своих позолоченных галунах, при малиновой орденской ленте, со сверкающими медалями и в отполированном шлеме, монарх восхищался милями шлака, что-то бормотал по поводу глиняных форм, даровал королевское одобрение бесконечным образцам пружин и скучным выставкам цеховых принадлежностей, тогда как позади него пораженная ужасом, но в молчании нервозно шаркала его ярко одетая свита, щелкая жезлами в тщетных попытках стряхнуть сажу с кителей и страусиных перьев. Никому из них это не понравилось, а военный министр Пруссии генерал граф фон Роон, который и раньше ссорился с Альфредом в письмах, был настолько оскорблен, что превратился во второго фон дер Хайдта. Однако шоу продолжалось – до ночи, когда это сверхъестественное представление стало освещаться лишь мерцающим пламенем кузниц. Король оставался до конца, потому что хотел угодить Круппу. Он убедился в том, что тот ему нужен.

Почему?

Потому что речь шла о Пруссии. Король-солдат смотрел за пределы своих границ – на Германию и – с помощью бога войны! – на возрождение рейха.

Сегодня трудно уловить настроение Вильгельма, вспомнить, каким маленьким человеком он казался в глазах мира, осознать, что всего столетие назад немцы были посмешищем Европы. Никто из ныне живущих не может помнить время, когда тень Тевтонского ордена не угрожала, не господствовала, не омрачала и даже не закрывала остальную часть континента. Вильгельм I вступил на трон Пруссии, которая все еще была страной из комической оперы, руководимой хвастунами и профессиональными бюрократами. Долгое время она считалась страной незначительной, и не было серьезных оснований полагать, что будущее многое изменит. Конечно, никто и не подозревал, что Берлин станет столицей крупнейшей агрессивной державы в современной истории, что его войска будут неоднократно устремляться за пределы своих границ, спровоцируют три решающих войны и пропитают европейскую землю кровью нескольких поколений.

Военная мощь была немыслима без политической стабильности, а с политической точки зрения Германия была болотом. Старая Священная Римская империя, Первый рейх, как объясняли учителя, вообще не была ни священной, ни римской, ни империей, а потом и вовсе деградировала до состояния рассыпанной мозаики. Восстановление казалось столь же невероятным, как если бы сейчас представить себе объединенную Африку. Наполеон сократил три сотни германских государств, епархий и свободных городов до сотни, а коалиция против него привела к дальнейшей консолидации, но, тем не менее, даже Бунд 1815 года насчитывал тридцать восемь мелких государств, каждое из которых было независимым и с ревностью относилось к другим. Среди них Пруссия и Австрия были достаточно сильны, чтобы вести спор о гегемонии, а при окончательной пробе сил Пруссия оказалась второй. Фридрих Вильгельм мог бы прибегнуть к последнему аргументу королей, но благодаря офицерам Шпандау, которые оставили паукам первое орудие Альфреда, у него не было убедительной пушки. Кроме того, несмотря на все свои мечты о рыцарских турнирах, в более трезвые моменты он был трусом. Малодушный и бессильный, он подчинился договору о капитуляции, который для горячих германских националистов навсегда остался известен как позор Ольмютца.

Именно против этого выступил его брат. Геройский и решительный, Вильгельм вознамерился отомстить за честь короны и, как только надел ее, начал шаги вверх – или вниз – по дороге к славе. Его визит в Эссен был одним из таких шагов. Другим была военная реформа; преодолев всю оппозицию, он увеличил призыв и обеспечил Пруссии огромную регулярную армию. Самое важное, он нашел превосходного политического помощника в лице Отто Эдуарда Бисмарка-Шенхаузена, бранденбургского юнкера-аристократа и страстного защитника королевских привилегий, который был всего на три года моложе Альфреда. Год спустя после окрашенного в огненные цвета тяжелого испытания в кузницах король назначил Бисмарка главой кабинета, и либералы начали подозревать, что происходит то, чего они и опасались. «Германия рассчитывает не на либерализм Пруссии, а на ее силу, – заявил им премьер, и – что больше всего запомнилось: – Великие проблемы дня будут решаться не резолюциями и не большинством голосов… а железом и кровью». Взвесив это, Вильгельм отправил Бисмарка туда, где было железо. Не в силах более выносить зловоние в Гартенхаусе, Альфред строил новый дом, и Бисмарк был его последним гостем перед переездом. Два неврастеника славно друг с другом поладили. Они сидели и разговаривали, любовались глупыми павлинами и ананасами и обнаружили, что они согласны во всем – от прав помазанника Божьего до красоты старых деревьев. Альфреду было особенно приятно узнать, что его гость любит лошадей. (Хозяин не утратил своего необычайного чутья: «Молодые лошади прыгают по лугу, такое удовольствие это видеть!») За обедом Бисмарк лукаво заметил, что принцесса Евгения слегка грубовата, а когда всплыло имя Наполеона III, он пониженным голосом смешно пробормотал: «Какой глупый человек!» Насколько этот человек был глуп, стало известно только несколько лет спустя, когда оба участника обеда объединили силы, но Альфред, возможно вспомнив о своей парижской неудаче, воспринял замечание гостя как проявление веселья.

Такие государственные визиты стали традицией; в течение каких-то месяцев перспективы Альфреда резко изменились. Когда фон дер Хайдт робко попросил его выступить в роли судьи на Лондонской промышленной выставке 1862 года, Крупп решительно предложил ему найти «другого человека, который больше бы подходил к этой роли», а отношения Альфреда с Вильгельмом продолжали улучшаться, пока он фактически не стал членом двора. У него по-прежнему случались головокружительные взлеты и болезненные падения. Это было в характере как самого человека, так и индустриальной революции, а возможно, характерно для Германии. Но с того времени он стал привилегированной фигурой в четырехугольном Потсдамском дворце; его самого и его торговцев приглашали, чтобы выработать общую линию на частных аудиенциях с королем.

Связь, объединяющая Круппа и Гогенцоллернов, была неразрывной. Альфред хотел производить оружие, Вильгельм – покупать его. Это был брак по расчету, возможно – по необходимости, и даже смерть не могла положить ему конец. Каждый из преемников Вильгельма должен был быть союзником старшего Круппа своего поколения. Понять эту взаимозависимость – значит осознать новое, историческое значение, которым обладала теперь династия. Отныне Крупп будет ассоциироваться с националистическими устремлениями народа. И в результате покровительства, оказанного ему и его наследникам, они станут ведущей в стране индустриальной семьей.