Эта новость, ставшая сразу известной всем, взбудоражила Альфреда. «Конечно же!» – ответил он; Гогенцоллерн мог прибыть к нему в любое время; ворота всегда открыты. Берта, которая была тогда на первом месяце беременности, выметала осколки разбитой посуды, пока «принц патронов» слезал во дворе с лошади. Опущен подбородок, выпячена грудь, Вильгельм прошествовал через фабрику, нале-во, напра-во. Выходя, он поздравил Альфреда. Цех, отметил он, чист, как парадный плац (так и было), а крупповцы – истинные солдаты индустрии. Поскольку монарх в умственном отношении еще не достиг состояния короля-идиота – и не достигал его на протяжении еще пяти лет, – принц пока не мог распорядиться так, чтобы направить бизнес по нужному Круппу пути. Тем не менее, Вильгельму хотелось показать свою высокую оценку, поэтому он прицепил на узкую грудь Альфреда орден Красного орла четвертого класса – знак отличия, резервируемый для доблестных генералов. По мнению Альфреда, орден был ничем не лучше коммерческого заказа – лучше заказа вообще ничего быть не могло, – но он верно заметил в этом королевское обещание, невидимую опорную точку.

Фабрике была оказана честь, как и его высочеству. Осмотр цеха был не только необычен; он был почти беспрецедентен. После Берлинской промышленной выставки 1844 года, когда изготовитель ложек из Альбервиля попытался выдать крупповскую сталь за свою собственную, страсть Альфреда к секретности стала всепоглощающей. «Пожалуйста, не оставляй завод, когда меня нет на месте, – писал он Ашерфельду летом 1852 года, – и сделай все для того, чтобы люди, которые приходят на завод в нерабочие часы, были под наблюдением». Правда, никогда ведь не знаешь, откуда может появиться коварный мошенник с фальшивым паспортом и при маленьких шпорах. Предосторожности относились даже к двоюродному брату Ашерфельда: «И еще одно дело, о котором я должен упомянуть. Я помню, что твой родственник – герр Пастор-младший, который живет в Австрии, – часто приезжал и останавливался у тебя. Этот джентльмен сейчас хочет создать сталелитейную фабрику в Венгрии и в связи с этим собирается приехать в Эссен. Мне не нужно говорить тебе больше ничего, чтобы ты был настороже в том, что касается вопросов, визитов на завод и всего такого прочего. Он также пытается подобрать подходящих рабочих».

Впоследствии эта подозрительность достигла смехотворных масштабов; Альфред отправил на промышленную выставку одну экспозицию, а потом, страдая от сомнений, приказал крупповцу, который отвечал за нее, спрятать ее от публики – «пусть лучше проржавеет в сыром углу, чем давать информацию французам, англичанам и американцам, которые только подхватят наши идеи».

Но кое в чем такая позиция была оправданной. Неподалеку в Бохуме Якоб Майер, как и Альфред, требовал от рабочих, чтобы они давали клятвы, что никогда не разгласят технологию производства литейной стали. В Руре были промышленные шпионы, и после визита «принца патронов» к Круппу их заинтересовали его бесценные сокровища. Свое достояние надо было охранять.

Воодушевленный своей победой в Лондоне, он замышлял новый европейский переворот. Немецкие выставки считались теперь легкими победами; в 1854 году он завоевал награды в Мюнхене и Дюссельдорфе. По-настоящему ему хотелось триумфа на предстоявшей в следующем году Парижской всемирной выставке, которая была французским ответом на вызов «Кристал-палас». Теперь у него во Франции был агент, которого он бомбардировал советами. Хорошо бы получить видное место в главном зале: «Не скупитесь на приятные беседы и деньги, чтобы завести друзей, которые будут помогать вам», – наставлял он Генриха Хаасса и, направляя инструкции о новом чудовищном слитке, который он посылал, приказывал Хаассу продемонстрировать внутреннюю консистенцию стального блока, сделать «излом», который «должен поразить каждого эксперта».

Эксперты были поражены слитком. Некоторые даже буквально сокрушены. Как раз в тот момент, когда члены жюри должны были проходить мимо, слиток, весивший 100 тысяч фунтов, проломив деревянный пол выставки, упал в подвал и превратил в труху все на своем пути. У Альфреда, узнавшего о несчастье, случился нервный срыв. Теперь он был не просто визитером у Берты; он уехал в Пирмонт и тоже стал пациентом. Промышленники, которые его знали, сильно подозревали, что это рекламный трюк Круппа. Если это так, то он удался, потому что судьи, осматривавшие обломки крушения, были в восторге. Великое достижение Германии, сообщили они, поистине было чудовищным, браво, брависсимо! Новый век требовал крупных кусков стали, а этот явно самый большой. Несколько посетителей намекали Хаассу, что хотели бы, чтобы изготовитель оборудовал цеха в их странах. Компания «Кредит Мобильер» открыто предложила построить фабрику Круппа во Франции, приглашения были даже из Америки. Обо всем этом Хаасс сообщил в Пирмонт, и Альфред вдруг хорошо себя почувствовал – настолько хорошо, что выступил с раздраженным обвинением в адрес Якоба Майера, объявив колокола из литой стали, которые тот прислал на выставку, сделанными из «свинского железа».

Рассерженный Майер назвал его лжецом и в доказательство отколол язык колокола, раскалил и перековал на месте. На короткое время он оказался в центре внимания, но не смог там удержаться, потому что Альфред был готов продемонстрировать не только слиток. Церковные колокола, как и американский плуг четырьмя годами ранее, не могли соперничать с артиллерийскими орудиями, а Крупп на этот раз выставил орудие из литой стали в 12 фунтов. Энтузиаст артиллерии Наполеон III был восхищен. Он приказал взвесить пушку – она была на 200 фунтов легче бронзовых полевых орудий того же калибра, а затем провести ее испытания. После того как было произведено три тысячи залпов и даже не поцарапан ствол, он сделал Альфреда кавалером ордена Почетного легиона. Как и Красный орел, поначалу это было знаком признания; однако вскоре все омрачилось; Хаасс сообщил новоиспеченному кавалеру, что французские офицеры, которым не терпелось узнать о пушке еще больше, собирались увеличить мощность заряда и разорвать ствол. Альфред встревожился. Это было хуже, чем шпионский родственник Ашерфельда. Он выстрелил в ответ: «У меня нет никакого желания, чтобы орудие было разорвано на куски, а материал, из которого оно сделано, был отдан для подражания французским фабрикам, потому что я не намерен отдавать другим свое изобретение и хочу обеспечить исключительно свои собственные интересы. Неужели французское правительство обманывает меня, а я должен еще поблагодарить его за порох, который они использовали в интересах собственных исследований в этом важном вопросе?»

Ему не стоило беспокоиться. На испытательном поле просто удовлетворили имперское любопытство. Настоящего энтузиазма по отношению к новому оружию не было. Он мог похоронить всех констеблей Франции залпом крупповских снарядов, но их приверженность бронзе осталась бы непоколебимой. Если не считать Вильгельма – а он тогда не имел власти, – ни один европейский фельдмаршал не думал по-другому. Не понимая практического значения возможностей крупповской стали, они смотрели на нее как на забавную диковинку. Альфред, убежденный в том, что располагает хорошей штукой, и полный решимости привлечь к ней чье-нибудь внимание, преподнес орудия в подарок Швейцарии, Австрии и России. Опыт с Россией был типичным. Самые выдающиеся генералы нового царя Александра II устроили орудию скрупулезный экзамен. День за днем их солдаты стреляли по отдаленным целям и после 4 тысяч залпов осмотрели каждый дюйм ствола. Ни царапины. Бронза, согласились они, никогда не смогла бы выдержать такого испытания. И точно: пушка действовала настолько замечательно, что они решили что-нибудь сделать. Достигнув единодушного согласия, они приказали, чтобы пушка, как некое чудо, хранилась в Музее артиллерии Петропавловской крепости.