Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выходит, Софья ни при чем.
– Не было, – повторил он едва слышно.
– Есть ли для тебя что-то святое, муроль? – поинтересовался Иоанн.
– Для каждого есть, – опасливо отозвался Аристотель. – Чем же я от других отличаюсь?
– Тогда поклянись. Поклянись тем самым, о чем умолчал, но подумал. Поклянись, что чернокнижием не занимался и с литовцами никогда дела не имел. Поклянись, и я отпущу тебя.
«Нет, не княгиня нашептала, – подумал зодчий, глядя в глаза на восковом лице. – Свои у князя страхи».
– Я не смогу дать такой клятвы, – хрипло проговорил зодчий. – Но могу обещать, что отправлюсь в Италию, как только ты меня отпустишь. И никогда больше не покину родину.
Князь Московский сурово свел брови.
– Обещать я тоже могу. Грош цена обещаниям, коли за ними пустые слова. И ты думаешь, я поверю чернокнижнику?
– Я не чернокнижник, великий князь.
– А кто? Великий маг? Так тебя называли?
Князь взъярился вдруг от собственных слов, резко махнул рукой. На этот жест подбежали стоявшие до поры в тени здоровенные детины. В голове итальянца мелькнула мысль, что там, в темноте, за спиной у великого Московского князя еще много таких молодчиков и что сложная, изощренная магия против них – что пушка супротив ядовитых ос.
– Возьмите чернокнижника, – рявкнул князь, – и замуруйте здесь вместе с его алхимической ересью.
Молодцы засуетились. Подземелье наполнилось новыми людьми. Кто-то уже тащил книги, чертежи, колбы, порошки и реторты.
Князь стиснул челюсти. Губы его превратились в тугую бескровную нить. Каменщики принялись за дело. Князь жестко ухмыльнулся:
– Принимаю твои обещания и отпускаю тебя. Совсем. Выберешься сам, если ты такой великий маг.
И быстро отошел в сторону, чтобы не видеть лица Аристотеля...
* * *
В голове был туман. Володя чувствовал себя не то итальянским зодчим, не то Московским князем. Потом ощущения обострились, и он понял, что все это было сном, видением. А он на самом деле человек, живущий в то время, для которого и Аристотель, и Иоанн – преданья старины глубокой.
Глаза открывать он не торопился. Память восстанавливалась какими-то вспышками, рывками. Отдельными кадрами. Словно фотографии из прошлого.
Вот он на лекции, а вот решает прогулять две оставшихся.
Едет к Ольге. Метро. Цветы. Подъезд.
Джинна. И второй возле машины с аэрографией в виде жарких языков пламени, лижущих капот, крылья и двери.
Володя вздрогнул. Сквозь тряску осознал, что именно сейчас его везут в том самом «Рав 4» неизвестно куда и неизвестно с какой целью.
– Ты его не пришиб? – поинтересовался голос с переднего сиденья.
– Нет, – отрезал второй, сердитый, с водительского.
Этот голос Володя сегодня уже слышал.
– А чем ты его? – не унимался первый.
– «Пустой пузырь». Он отключился, как миленький.
– Так же и удушить можно.
– Ты за ним следишь или нет? – обозлился сердитый голос. – Он очухивается.
Володя поднял веки. Он успел только понять, что лежит на заднем сиденье, да заметить недовольный взгляд ярко-алых глаз. Потом что-то с силой долбануло по голове, и снова накатилась темнота.
* * *
...Застенок оставался все тем же. Только выхода больше не было. И людей не было. Ни князя, ни прислуги. «Без окон, без дверей полна горница...»
Аристотель сделал несколько шагов, споткнулся и со злостью поддел ногой валявшуюся на полу книгу. Легче не стало. Но злость ушла, а мысли потекли ровнее.
Какое ему дело, кто его сюда засадил? Сейчас отсюда надо выбраться. Фиораванти подошел к стене, прижался телом к свежей кладке и вслушался, ловя малейший звук или вибрацию. Но за стеной никого не было. Ни каменщиков, ни охраны, ни князя – никого.
Зато он прекрасно ощущал источники, что били совсем рядом. Благо, сам снимал с них то странное, перекрученно-хитрое заклинание. Эх, жаль, что, когда уезжал, по соглашению с местными разорвал привязку и не может более восстановить силы.
Итальянец немного расслабился. Забормотал нечто ни на родном наречии, ни на языке Московии. Пальцы его сложились в причудливую фигуру, кончики их начало немного жечь. От руки пошел белый свет, выкристаллизовался в бело-голубой светящийся шар. Достигнув размеров княжьей шапки, шар отделился от пальцев архитектора и неторопливо поплыл к потолку. В застенке стало светло. Так-то лучше.
Аристотель осмотрел разбросанные по полу останки бывшей своей алхимической лаборатории. Книги сейчас были бесполезны. Начертанное собственной рукой он помнил и без того. А вот брошенный потухший факел оказался весьма кстати.
Итальянец опустился на колени и поднял остаток факела. Обгоревшая сторона его пачкалась, оставляя черные следы. Фиораванти улыбнулся, поднялся. Хрустнули колени.
«Надо больше двигаться», – подумал между делом.
Страх окончательно ушел, оставив место трезвому расчету. Зодчий вел себя так, словно уже был на свободе. Словно не замуровал муроля великий Московский князь.
Он постоял с минуту, что-то прикидывая. В памяти всплыли планы подземных ходов. Отдельные чертежи сложились между собой, образуя целостную картинку лабиринта. Шагнув к выбранной глухой стене, Аристотель уже точно знал, что делать. Это для других она глухая – не для него. Он точно знает, что по ту сторону кладки коридор, ведущий совсем в другое место.
Остаток факела ткнулся горелой стороной в стену. Твердой рукой Фиораванти провел линию. На стене возник нехитрый, хоть и незнакомый простому смертному символ. Все. Полдела сделано.
Аристотель улыбнулся, отбросил факел и щелкнул пальцами. Шар, сотканный из бело-голубого света, потух. В застенке воцарилась темнота. И в этой темноте зазвучал хриплый голос итальянца.
То, что он говорил, не поняли бы ни русские, ни византийцы. Даже из собратьев вряд ли кто-нибудь уразумел бы смысл сказанного. Заклинание было редким и древним, и не рогатые маги серой сферы принесли его в этот мир.
А Фиораванти все повторял и повторял одно слово. Повторял как молитву. Бубнил, словно пономарь или помешанный. И от слова его, повторенного многократно, вспыхнул светом знак, начертанный на камнях.
Аристотель замолчал и прижался к стене. Свет не грел, от кладки тянуло холодом и сыростью. Но маг прижимался к ней сейчас, как к любимой женщине. Так длилось какое-то время. Потом тело его начало медленно погружаться в кладку, как горячий нож в холодное масло, покуда зодчий не стал с ней единым целым. И тогда символ на стене прощально вспыхнул и погас.
Застенок погрузился во тьму, в которой не осталось ничего живого.
* * *